Листовки быстро сгорали, и огонь почти не грел заледеневшие руки. Кто-то отодвинул картон, и я увидела физиономию Цыгана.
— Мелкая, у меня к тебе дело, я зайду.
Ввалился в моё своеобразное жилище и скрутился над огнём.
— Пожар устроишь.
— Холодно.
— Так я могу и согреть, — ухмыльнулся, но дальше намёков не пойдёт, я точно знала.
— Белку свою грей лучше, или не даёт?
Цыган ухмыльнулся.
— Даёт. Мне ты нравишься. Красивая.
Это я и без него знала, точнее, когда-то знала, сейчас я не совсем была в этом уверенна: волосы торчат в разные стороны, худющая, кожа да кости, и не оформилась ещё. Сисек нет, месячные приходят, когда им вздумается. Но ведь была красивой — волосы длинные золотистые были, медовые, бабушка в косу заплетала, глаза у меня зелёные, и серёжки в ушах были, золотые, между прочим. Я их зарыла во дворе, чтоб не стырили или вместе с ушами не оборвали.
— Чего надо, Цыган?
— Сегодня приехали иностранцы в дом напротив, там свадьба. Приоденешься нормально и влезешь в толпу. Стащишь пару кошельков, никто не заметит.
— Плёвое дело.
— Ты не поняла, Мелкая, в девку переоденешься, я уже шмоток тебе достал. Никто не заметит, они там налакаются до потери пульса. Не одна пойдёшь, я с тобой, подстрахую внизу.
Я внимательно посмотрела на Цыгана, глазки бегают, губа нервно подёргивается. Учуял, видать, наживу.
— Что за иностранцы?
— Там одна шалава замуж за немца вышла, его друзья понаедут.
— Ясно. Шмотки давай и пожрать, я со вчера ничего не ела, твои крошки не в счёт.
Борзею немного, знаю, но мне можно, мне он позволял борзеть, другим бы зубы выбил.
— Там поешь. Слышь, как орут? Я проверил — все двери нараспашку.
Цыган вернулся со свёртком через несколько минут, я сбросила куртку, содрогаясь от холода, и увидела, как он меня осматривает. Черные глаза сверкнули в темноте.
— Отвернись, придурок.
Отвернулся, ты гляди. Я стащила с себя штаны, футболку. Холод какой, собачий. Развернула свёрток, и даже не глядя, что там, натянула через голову шерстяное платье, потом колготки на ледяные ноги, туфли и свитер. На дне пакета оказалось зеркало и помада.
— Можно уже?
— Валяй, только не ржать.
Он обернулся, и я приготовилась вышвырнуть его из моей халабуды, но он не смеялся, глаза горели все так же.
— Я же сказал — красивая.
Посмотрела в зеркальце. Волосы немного отросли, но все равно короткие, физиономия не грязная, помада, как красное пятно на бледной коже. Что здесь красивого не понятно.
— Идём.
В женской одежде довольно непривычно, скованно как-то, и держаться с ним за руку непривычно, я выдернула ладонь из его тёплых пальцев и пошла вперёд.