Он не тронул ни одной девицы, твердо блюдя свою свободу и родительское спокойствие, ибо место и роль отца казались ему священными и смутные мысли о собственных – возможных – дочерях, всегда сдерживали его греховные помыслы. Да, мужей-рогоносцев было на его счету немало, а также немало поединков состоялось у него с упомянутыми сеньорами. Но чужие жены так же не имели поводов жаловаться на дона Фелипе, ибо он никогда не брал того, что не желало быть взятым, а если и бывал порой настойчив, как мы уже отмечали выше, то настойчивость его почти всегда умела успех. А если дама была уж слишком непреклонна – дон Фелипе оставлял свои попытки ничуть не считая себя этим оскорбленным. И никто не посмел бы посмеяться над ним в таком случаем, ибо клинок его и весь его вид говорили о том, что спуску насмешнику не будет. Он не был вором, не был и хладнокровным убийцей.
Однажды он совершил истинно благородный и бескорыстный поступок, когда, покидая Францию, в одной деревеньке близ Байонны стал свидетелем некоего суда. Человек, которого судили, назывался доктором медицины. Звали его Жан Марш, был он ровесником дона Фелипе, который и застал его в совершенно плачевном положении. Бедный доктор, обвиненный в колдовстве и убийстве, посредством колдовства, был подвержен допросу, пыткам и приговорен к казни. Д’Астурро застал доктора в тот момент, когда его подвергали к пытке на дыбе.
Бедняга-доктор был виноват лишь в том, что его пригласили лечить местного священника от подагры. Однако, вскоре по приезде доктора, в селении началась холера. Кто-то сказал, что видел, будто бы доктор что-то сыпал в колодец и реку и отравил воду. Без сомнения, это было особое колдовство!
Холера подозрительно быстро прекратилась, унеся с собою лишь пять жизней (а, быть может, это и не холера была вовсе, а просто старый Жак-кузнец заколол свою свинью, которая вдруг начала чахнуть, и съел мясо, а также ело и его семейство и Гийом Гару и Люка Брель ели вместе с ними. А потом все они умерли в мучениях, напоминавших холеру, пронесшуюся по этим краям лет пять назад и бывшую еще на памяти у людей). Как бы то ни было, Подозрение пало на доктора.
«Пять смертей! – говорили в деревне. – Это пока только пять, а если мы не убьем этого колдуна, как знать, останется ли хоть кто-нибудь жив в нашей деревне!» Итак, жизнь Жана Марша против жизни всей деревни! Конечно, жалости к доктору никто не испытал.
Под пытками храбрый доктор держался твердо и вины своей не признал. А дон Фелипе, наблюдавшей муки несчастного, которые демонстрировались публично, не мог не признать смелости и твердости духа в этом человеке, который хоть и не был дворянином, но был, по всей видимости, вполне достойным человеком, ибо умел терпеть боль. Когда же д’Астурро выяснил подробности дела и узнал, что сожжение несчастного состоится через два дня, он смекнул, что «колдовство» доктора не более чем несчастливое совпадение и решил во что бы то ни стало спасти доктора. Зачем? Дон Фелипе не знал. В колдовство он сам не верил, ум имея ясный и трезвый. Стойкое же терпение на дыбе и упорное молчание доктора вызвали в доне Фелипе сильнейшее уважение и вот это все сподвигло испанца на подвиг.
Не будем вдаваться в долгие подробности, скажем лишь, что план дону Фелипе удался. Правда, они с доктором еле ноги унесли из деревни, но оба остались живы.
Дон Фелипе потом возился с доктором, как с родным, ибо пытки не прошли даром для Жана Марша и он был еле жив. Будучи уже в пределах Испании дон Фелипе целый месяц проторчал в Бильбао, с трудом добравшись до этого благословенного города, лежавшего на проторенном Местой торговом пути, с полуживым доктором, не желая бросить его на произвол судьбы, и дожидаясь выздоровления болящего. Как уж Жан Марш был благодарен дону Фелипе – словами не опишешь. И доктор стал постоянным спутником, другом и верным слугой своего знатного покровителя. И так получилось, что отныне ближе человека у дона Фелипе не было. И довериться он мог только сеньору Хуану, как теперь в Испании называли доктора Жана Марша.
Итак, дон Фелипе д’Астурро не был дурным человеком, но он был лишь человеком своего времени, к тому же дворянином – богатым и знатной фамилии – и поэтому он всегда и во всем желал добиться своего. Жизнь без этого казалась ему скучной. Если бы все было, как бывало обычно, он бы, пожалуй, и отступился от этой женщины. Но теперь все было не так. Дон Фелипе был влюблен. Влюблен темно и крепко. В нем проснулся злой эгоизм. И он не склонен был отступить от Софии, желая ей всяческого счастья с другим. Он желал сам быть ее счастьем. И не сомневался, что так и будет. И в том, что задумал дон Фелипе, сеньору доктору отводилась одна из главных ролей.