Странное ощущение, но ему казалось, что жизнь уходит от него. С ее смертью заканчивалось всё, и он не мог понять, что вдруг она умрет, что он будет один и еежизнь закончится, но его – будет продолжаться. Как? Сезар целовал ее руки, гладил, говорил, что она не умрет, что это им только кажется, что она теперь непременно встанет, прижимал ее ладони к своему пылающему лицу и никак не мог заставить себя сделать что-то разумное, что-то необходимое. Они оба только и повторяли, как в бреду: я люблю тебя, я люблю тебя…
Жизнь кончалась! Сзади раздался шум: прислуга, подслушивавшая под дверью, побежала за доном Диег,о и тот не замедлил явиться. Вбежавшие люди заставили Сезара отвернуться от жены, и в этот самый момент наступило ухудшение. С Софией стало происходить что-то непонятное. Она замерла, впала в беспамятство, и Сезар бросился к ней, желая вернуть сознание бесчувственному телу, но отец силой оторвал его от жены. У Софии начались судороги.
Лекарь, за которым так же послали, вошел в покои больной и бросился к ней. То, что он увидел, наполнило его самыми худшими предчувствиями.
–Это конец! – шепнул лекарь дону Диего. – Велите звать святого отца…
И понеслось… В доме поднялась страшная суета: бежали за фра Анхело, который, как назло, отлучился по своей надобности из замка; послали в церковь за святыми дарами и облачением священника, чтобы тот, явившись, не тратил бы ни на что времени; несли воду, которой требовал лекарь. Где-то далеко кричали: плакали женщины, шумели мужчины. В комнату Софии доносился крик ребенка. Фра Анхело, прибежавший на зов, причащал обеспамятевшую Софию святыми дарами. Он радовался, что несколько дней назад исповедовал ее, и теперь её кончина была вполне христианской.
Глядя на суету вокруг ложа больной, Сезар впал в оцепенение: он не мог ни двинуться, ни что-либо сказать. Он ничем не смог бы ей помочь: ни молитвами, ни плачем, ни если бы держал ее за руку… Она умирала, ее уже не было…
Через несколько минут все было кончено. Судороги прекратились. София вытянулась на постели.
–Мертва, – констатировал лекарь.
Фра Анхело и дон Диего опустились на колени перед покойной и начали молитву.
Сезар заплакал.
Глава 16
Гроб, укрытый золотым покровом, стоял в главной зале. Софию уложили в него, обрядив в пышное, затканное золотом же, платье. Голова покойной была украшена белыми кружевами, а поверх них блистал камнями венец. Лицо ее было спокойным, но лишенным жизни, и Сезару казалось, что она спит. Она была совсем чужой для него в этой гробу. Ее живые задорные глаза, придававшие столько обаяния лицу, закрылись и с ними она утеряла все то, что делало ее той Софией, которая была его возлюбленной, матерью его сына.
Его жена… Это не могла быть его жена. Но это, несомненно, была она.
Он много времени молился у гроба, не замечая людей, которые подходили проститься с ней, плачущую прислугу… Потом, когда спускалась ночь, оставался один. Он не желал видеть сына, не хотел видеть отца… Он хотел видеть лишь ее, ибо горечь потери были так сильна в нем, что он не мог смириться с утратой.
–Это пройдет, – говорил ему тихо отец, – поверь мне… Я знаю, я пережил такое…
Но что могли сделать слова? Только время поможет ему, только время…
Сезар никак не мог опомниться от смерти жены. Он винил себя в ее смерти, свое дурное к ней отношение в те дни, когда уехал Карлос, и горько раскаивался в каждом грубом слове или взгляде, который направил на нее тогда. И сожалел о том, что мало говорил ей слов любви в последние дни. Когда она была больна, он, бывало, днями просиживал у ее постели, но теперь ему казалось, что этого было слишком мало. Что все то время, которое он отдавал иным заботам, он должен был отдать жене. И это терзало его.
Потом, в часовне, во время отпевания, он увидел сеньору Лусию де Салинас, стоявшую в первом ряду сидений, поблизости от гроба, с наглухо закрытым черной мантильей лицом. Невольное раздражение против ее лицемерия зашевелилось в Сезаре, когда он вспомнил ее отношение к Софии.
–Лицемерка, – пробормотал он.
А донья Лусия молча торжествовала, пользуясь тем, что ее никто не видит ее лица. О, если бы они только знали! Она мертва – и это моя заслуга! Она улыбалась, глаза ее блистали, она что-то шептала себе под нос и это бормотанье окружающие принимали за жаркую молитву. Это и была молитва, но не заупокойная, а благодарственная. Большой грешницей была честолюбивая сеньора. Она сделала все, чтобы разрушить семью Салинас, в которую вошла и благами которой теперь пользовалась. Теперь она разрушила другую семью и сожалела лишь о том, что София дала здоровое потомство.