В пятничный вечер я готовился к серьезному разговору, перебрал десяток аргументов, но все они были слабоваты против его упертого: «Неправильно».
— Потому что люблю. Потому что считаю, что раз мы семья, то и расходы у нас должны быть общие, как и горести с радостями. Или я ничего для тебя не значу? — я прямо у порога встретил сердитого Джуна и едва сдерживался, чтобы не упереть руки в бока.
— Егор!
Я прижал его к двери, запустил руки под футболку, наслаждаясь теплом.
— Ты не ответил.
— Значишь, — проворчал он, — слишком много значишь.
На кухне заверещал таймер духовки, я неохотно оторвался от приятного занятия и пошел вынимать пиццу. В комнате в это же самое время надрывался телефон. Я чертыхнулся — бросить горячий противень не мог, а пока пристраивал его на край раковины, пока перекладывал готовую пиццу на блюдо, звонок уже прекратился. Я догадывался, кто это мог быть, и собирался перенабрать как можно скорее — мама терпением не отличалась, в отличие от фантазии.
Джун сидел на диване и вертел в руках мой телефон. Я похолодел: забыл закрыть жорикову программку, и теперь она сдавала меня со всеми потрохами.
— Э-э… Я все объясню, — проблеял я.
— Тебе мама звонила, — он протянул мне телефон.
— А-а… И все?
— Про следилку я знаю, — Джун пожал плечами.
— Вот просто знаешь, и все?
— Видишь ли, на тот момент, когда я о ней узнал, ты был единственным человеком, кому до меня было хоть какое-то дело. Гражданство я получал не совсем законным способом, могло всякое быть, — он пожал плечами, — а так хоть какой-то шанс быть опознанным и похороненным под своим именем.
— Я… — спазм перехватил горло, и я не смог продолжать.
— Любишь, — кивнул Джун. — Я тоже тебя люблю.
— Я удалю.
— Нет, лучше и мне такую поставь. Нам же нечего скрывать друг от друга?
Я согласился: нечего. Теперь уж точно нечего.
Телефон разразился нетерпеливым звонком снова: мама желала общения. Я и так изрядно сократил встречи с моими стариками и сейчас испытывал легкое чувство вины.
— Алло, — я включил громкую связь.
— Сынок, ты обещал приехать три недели назад! Я понимаю, дело молодое, но родителей забывать негоже. И почему бы не приехать со своей девушкой? Ты нас никогда ни с кем не знакомишь, как будто стесняешься.
Джун сидел рядом выпрямившись и, кажется, не дышал. По глазам я догадывался, что он стопудово отправит меня к предкам на дачу. Одного. Такой ссылки я не хотел.
— Мама, знаешь, давно хотел сказать и не решался. По телефону, конечно, не очень хорошо, но иначе не могу. Я могу приехать не один. Вернее, не могу приехать один.
— Егорушка, конечно! Я пирогов…
— Мама, я живу с парнем и люблю его. Если вы от такого неправильного меня откажетесь и не захотите считать сыном, я пойму. В общем, вы там с отцом подумайте и перезвоните, если хотите, чтобы мы приехали, — я неловко попрощался и нажал отбой.
Джун не мигая смотрел на меня так, что стало не по себе.
— Может, не пригласят еще, — я жалко улыбнулся. — Или ты не хочешь?
— Поеду, — он ловко повалил меня на диван и лег сверху. — Пусть увидят всю глубину твоего падения.
Мама перезвонила через полчаса. Джун как раз закончил коварно отвлекать меня от грустных мыслей и просто лежал сверху, время от времени касаясь губами щеки. Я с трудом нащупал на полу телефон и ответил. Мама сухо сказала, что ждут нас завтра в десять, и попрощалась.
— Уже хорошо, что не прокляли, — Джун сел на край дивана. — Пойду поищу в чем ехать.
Я запоздало сообразил, что у него совсем нет выбора, на одежду он обращал мало внимания. Пришлось тащить яростно сопротивляющегося Джуна в торговый центр и почти насильно покупать джинсы и пару футболок.
— Зачем? — шипел он, а я любовался, как ладно сидят голубые джинсы на его заднице.
— За надом, — отрезал я и отнес на кассу еще и черные. Пусть будут.
А потом перед выходом он заметил на манекене водолазки без рукавов — летний вариант. Женские. И купил сразу три. Я благоразумно промолчал.
Назавтра всю дорогу до дачи, где круглый год жили родители, я нервничал. Джун положил руку мне на колено и успокаивающе гладил.
Ворота были открыты, и пришлось заезжать сразу во двор. Мама стояла на крыльце со скорбным видом, как будто позируя для памятника. Даже привычный пучок на затылке и тот сегодня выглядел особенно строго.
— Здравствуй, мама, — я обреченно выбрался из машины, Джун немного замешкался.
— Здравствуй, сын, — напряженно сказала мама, старательно не смотрела на машину, где Джун нарочито медленно отстегивал ремень безопасности, неспешно открывал дверцу и неторопливо прикрывал ее.
Джун подошел и вежливо поздоровался. Мама, наконец, соизволила взглянуть на него с высокомерием британской королевы, разглядела его и уже вполне по-человечески всплеснула руками и воскликнула:
— Ой, какой худенький!
Лед был сломан. Мама вернулась в свою колею и обрела почву под ногами: откормить! Худоба Джуна была вызовом ее кулинарным талантам и ее сердобольности.
— Мама, а где отец? — мы пили чай на открытой террасе, и она не уставала подкладывать Джуну кусочки повкуснее.
— Отец? А он к соседу пошел, что-то там помочь надо, — мама теребила полотенце, врать она никогда не умела. — Ты же его знаешь, не может отказать, когда просят.
— Мама, — я хотел сказать, что взрослому человеку глупо прятаться в доме и выдавать себя сигаретным дымом, но она уже суетливо собирала чашки.
— Мальчики, хорошо, что вы приехали. Как раз с той стороны под окном вскопать надо, хочу розы посадить. И Джунчику полезно будет на свежем воздухе поработать, а то вон какой бледненький…
Джун положил в рот последний кусок печенья.
— Где копать? — спросил он и встал, едва сдерживая смех.
— Мама! Он копать не будет! Я сам.
— Мальчику полезна будет физическая нагрузка, — стояла на своем мама. — И вдвоем вы быстрее справитесь.
— Там же не гектар копать, — прорычал я. — Джун копать не будет! Дай ему хотя бы один день отдохнуть от лопаты в тенечке с книжкой! — я прикусил язык, но было уже поздно.
— А кем вы работаете, Джун? — мама внезапно перешла с ним на «вы», и это было плохим признаком.
— Могилы копаю.
Надежда, что Джун как-то аккуратно обойдет эту тему, умерла, не родившись. Я застонал в голос: вопросы погребения были маминым пунктиком на протяжении многих лет. Она не только собирала деньги на похороны, но и непременно хотела обсуждать тонкости самого процесса, отдавая «последние» распоряжения, напоминая, где лежит «смертный узелок», и регулярно проверяя, не забыли ли мы чего. Отец уже устал огрызаться, я же малодушно старался поменьше приезжать.
Лицо матушки просветлело.
— Дорогой мой, ты же по свойски подберешь мне хорошее местечко на кладбище?
Джун растерянно посмотрел на меня, не зная, что делать, я пожал плечами.
— Конечно, — осторожно сказал он наконец.
— Ты же понимаешь, на этих остолопов нет никакой надежды. На старом кладбище, где у нас место есть, можно только урну подхоронить, а я не хочу, чтобы сожгли…
— А вы когда примерно собираетесь преставиться? Сколько у меня времени есть, чтобы…
Мама впервые в жизни растерялась.
— Я не так, чтобы скоро, чисто гипотетически… Мы все должны думать о…
— Я сделаю все возможное, — заверил ее Джун. — Но я работаю там последний месяц. Давайте мы съездим, да вот хоть прямо сейчас, выберем местечко, и я прямо при вас…
— Э-э, — только и смогла сказать мама. — Она же обвалится…