Салли сцепила пальцы и бросила взгляд на безымянный палец. Даже без кольца она казалось бы чувствовала его тяжесть, его присутствие, как и того, кто когда-то надел его на палец. Подарок нам не мил, когда разлюбит тот, кто подарил?
Может, оно и было всему виной? Он никогда не любил ее? А Райан опять прибежала верной псиной?
К черту, к черту эти страдания! К черту эту дилемму!
— Знаешь, — она запрокинула голову назад, ощущая боль в шее от резкого движения. — Может, поедем к тебе? Ты же не будешь сидеть здесь всю ночь, а? Домой не хочу, там как-то холодно. Не топят.
— Уверена? — это был не голос Артура, не здравого смысла, а бывшего мужа. Переведя взгляд на собеседника, видя, как шевелятся его губы, как не моргая, сверлят водянистые глаза, Салли слышала другой голос из воспоминаний, будто бы из-под земли, могилы. — Просто не думаю, что…
— Что это хорошая идея? — перебила Райан, остро ощущая эту одержимость, о которой говорили все на свете. — По-моему, чудная. Я не могу оставить тебя (себя) одного, да и какая же после этого буду… подруга. Это не дружба, если оставляю человека в беде, наедине с самим собой. А ночевать здесь не самая радужная перспектива. К себе не позову, там холодно (и призраков много).
Для пущей убедительности своей речи она оставила софу и сделала какой-то полукруг, сцепив руки на груди. Лицемерка. Актриса. Врунья.
Какая возвышенная и очищающая ее речь, будто обсахарить черта, намазаться скрабом для душа, сходить на исповедь.
Уж ей-то зачтется.
— Если ты этого хочешь…
А она хотела? К черту. О последствиях подумаю потом. Провести бы всю жизнь в грезах.
Салли Райан приехала в этот город разводиться. Версия для Уоррена, для Джона, для тех, кто поддерживал после похорон в отчем доме. «Останешься или уедешь?» — единственный вопрос, который задавали ей. Блудная дочь, мать потратила столько нерв, выплакала глаза, чего только не скажут, чтобы надавить, напомнить о том, какое она дерьмо. Или так только казалось?
Такси в тишине плыло к дрянному кварталу, этим жутким домам под снос. Они не обмолвились и словом, просидев еще с час в больнице, будто бы это имело какой-то смысл. Разве что для любящего сына. Может, мамаша сыграет в ящик уже к рассвету, а так он еще может наблюдать за датчиками, кислородной маской и последней каплей, что скатилась по прозрачной трубке. Вернулась бы Салли в то время? Поменялась бы местами на час-другой?
За стенами больницы они молча закурили, дошли до оживленного квартала, где шансы поймать машину увеличивались вдвое. Салли зачем-то постучала трижды сигаретой по руке, а после вернула в помятую пачку. Вязкая слюна наполнила рот. Когда-то она носила мятные леденцы в жестяной банке и периодически пополняла ее. Где же осталась эта штука?
Теперь на смену ей пришли алые пилюли.
Салли вздрогнула, попыталась остудить собственный рассудок, понять, что она делает, зачем и почему, но не могла найти ни одного аргумента «за» или «против». Плыть по течению.
В подъезде пахло гнилью и ощущалась знакомая сырость. Артур что-то пробормотал себе под нос и направился к почтовым ящикам. Салли посмотрела себе под ноги, точно проверка почты или разбор писем, было чем-то запретным и интимным.
— Черт бы его побрал! — почти выкрикнул Артур и ударил рукой по дверце ящика с нацарапанной фамилией «Флек».
Та противно заскрипела, точно бы взмолилась о пощаде.
Салли покачала головой, будто бы сочувствовала тому, что он там не обнаружил или наоборот. Она так давно не проверяла свой почтовый ящик, не занималась счетами. Это всегда делал кто-то еще, кто-то ответственный, взрослый.
Сейчас, наверное, следовало бы похлопать его по плечу, ободряюще, мол, ерунда, расслабься, все будет отлично. А будет ли? Салли не могла ответить на этот вопрос даже самой себе, но верить во что-то светлое следовало бы. Кто ей говорил, что все у нас в голове? Или никто?
Артур нажал на кнопку вызова лифта. Он выглядел удрученным. Ее компанией, почтовым ящиком, матерью и чем-то еще. Следовало бы оставить его одного, но пасовать, бежать обратно, сказать, что она передумала? Салли вспомнила, как в старшей школе подрабатывала сиделкой у соседей, кажется, Петри или Роджерс. Она активно флиртовала с мужем бедной домохозяйки Лоры, которая вечно переваривала рис. Как же его звали? Роб? Стив? Аллен? Он поцеловал ее лишь однажды, когда Лора ушла играть в бридж с другими женщинами. И Салли, и этот приятель понимали, что миссис Роджерс солгала и никто уже не играл в бридж, но, наверное, это и было самым ценным.
А потом они переехали.
Или она переехала. Неважно. Кто-то переехал и не было в памяти ни Петри, ни Роджерс, ни даже Лоры. Они стерлись, словно никогда и не существовали.
К чему же все это заиграло в памяти свежими красками, точно было вчера? Салли никогда не пасовала перед дверьми этой семьи, напротив, наверное, сама бы прыгнула на коленки главе семейства и обхватила бы его жилистую шею тонкой рукой. Ни на грош не милая, банальная и пошлая фантазия — школьница и мужчина на грани кризиса.
«Но до чего ж ты хороша», — однажды прошептал он, дыша на нее водкой вперемешку с вишневым соком. «Как жаль, что я уже не так молод!»
От него пахло еще и леденцами. «Винтергрин». Она носила эту жестянку раньше на дне сумки.
В лифте пахло мочой и немытым телом. Вот она ваша программа, мистер Уэйн! Посмотрите, как живут те, кто не могут построить себе отдельный особняк и охранять клочок земли двадцать четыре на семь.
— Стойте!
Артур среагировал куда быстрее, чем она, смотрящая за тем, закрывается дверь лифта. Салли бы молча поехала вверх, плевать вообще, а мистер комедиант благородно придержал ногой, не жалея начищенных туфель.
Женщина с ребенком на руках залетела во внутрь со словами благодарности. Поздновато для прогулки. Брошенка с прицепом. Салли оценивала ее с ног до головы с плохо скрываемым отвращением. Нищета везде нищета. Девочка на ее руках уже спала, а женщина, молодая мамочка, выглядела крайне измученно. Хотя, черт побери, ее прическе Салли позавидовала. Всегда мечтала иметь в себе каплю африканской крови.
Артур смотрел на нее с интересом.
Она почувствовала укол зависти и… ревности? Будь она, Салли Райан, угнетаемой веками афроамериканкой с ребеночком на руках, то тоже представляла бы интереса больше? Это как орденами себя увешать.
«У меня рак!» — воскликнет оппонент, а ты шлепнешь ладонью по колену и парируешь: «А у меня два!»
Райан еле сдержалась, чтобы не захихикать. Ничего смешного.
Женщина вышла на том же этаже, что и они. Дочка на ее руках все еще спала. Если бы Салли не сделала аборт, то была бы такой же. Вряд ли бы ребенка подняла на руки, она и бутылку с джином, то удержать, не расплескав, не в состоянии.
Флек шаркающими шагами направился к двери, мучаясь с хлипким (на первый взгляд) дверным замком.
Мрачная и прокуренная комната навевала ту же грусть, что и собственное пристанище. Забравшись на чужую кровать с ногами, Салли первым делом включила телевизор, случайно сбросив рукой газету об убийствах в метро. У нее дома такая же. Ток-шоу, фильмы тридцатых, новости. Готэм охвачен огнем, несогласованными митингами, криками, трещащей по швам политикой Уэйна.
Мы все клоуны.
Салли устало прикрыла глаза. Проклятый город. Надо убираться отсюда.
По одному из кабельных каналов шел «Милдред Пирс». Мать Джона любила этот фильм. И ее мать тоже его любила, и «Любовь в бегах» тоже. (1)
Постель пахла старческим телом, лекарствами и одеколоном. Хотелось вдохнуть другой запах. Стирального порошка, мужского дезодоранта или дыхание Роджерса после пары конфеток «Винтергрин».
Зря она сюда приехала, но Артур не приставал к ней. Не пытался раздеть, погладить промежность или запихнуть язык ей в рот. И это, конечно, хорошо. Но не хотелось бы увидеть его с утра. Проснуться и увидеть, как дрожат его ресницы, как вздымается грудная клетка, услышать чужой храп.