Когда все вдоволь наигрались в бейсбол вместе с мальчиками, которых встретили здесь, захотелось перекусить. Шон вспомнил, что в торговом центре через дорогу есть магазинчик недорогой выпечки – десять центов за любое хлебобулочное изделие. Вывернув карманы, дети обнаружили, что у них наберется на каждого по булочке, и еще даже останется шесть центов, чтобы купить жвачек. Олси, хотя и чувствовала голод, не хотела встретиться лицом к лицу с манекенами, которых в торговом центре можно увидеть на каждом углу, если только не идти с закрытыми глазами. Но и оставаться здесь одной, если не считать тех двух мужчин, тоже не особенно хотелось. Поэтому Олси пошла со всеми, надеясь, что если сегодня случится что-то страшное, друзья не бросят ее один на один с армией ожившего пластика.
В торговом центре было много людей. Шон уверенно повел удивленно озирающихся ребят нужным путем, ведь все деньги были у него в кармане. Охранник на входе недовольно взглянул на шайку наверняка непослушных маленьких хулиганов, приготовившись к будущим трудностям. Проходя мимо двери бутика, Олси отшатнулась от стеклянной витрины, перепугав друзей. Когда ее сердце успокоилось, она смогла рассмотреть, кто именно так напугал ее, даже не показавшись на глаза.
Левое плечо словно заморозило, и теперь было ясно, из-за кого. На витрине стояла высокая, тонкая фигура пластиковой девушки с идеальной фигурой, в строгой юбке и почти прозрачной блузе. Ее сухие глазные яблоки без блеска смотрели вдаль, выражение лица было отчужденным, а черные волосы в стрижке каре безвольно обрамляли острые скулы. Как и многие манекены, эта держала одну руку на талии, другую – просто опущенной вдоль длинного тела. У Олси задрожали губы, она схватилась за плечо и продолжала стоять напротив витрины, глядя девушке прямо в глаза.
– Тебе тоже нравится эта блузка? – спросила Джессика, подойдя ближе. – Я попрошу свою маму, чтобы купила мне похожую. Ну что, пошли? А то я уже умираю от голода.
– Пошли, – кивнула Олси, с опаской отворачиваясь от манекена и не успевая заметить, как пластиковые глаза обращаются на нее, твердые пальцы чуть вздрагивают, а поза неживой модели для одежды меняется на незаметные для всех несколько миллиметров.
– Скажи, сколько мы еще будем приходить сюда каждый раз, что и она, и просто смотреть, ничего не предпринимая? – спросил один мужчина второго, наблюдая за алым солнцем на чистом горизонте.
– Пока она не будет полностью готова, – спокойно ответил ему второй.
– Но разве она не готова?
– Стажер, откуда тебе знать, готова она или нет? Ей всего тринадцать лет. Ее детская психика может не выдержать подобной правды о жизни, даже если она догадывается об этом. Ей еще рано знать такое, она не сможет принять это. По крайне мере, сейчас.
– А когда?
– Когда она окрепнет. Обретет веру и опору под ногами. Когда она больше узнает о добре и зле. Я полагаю, годам к восемнадцати.
– Ты собираешься меня убить! О, боже, еще пять лет! Этого не может быть.
– Может. Она еще слишком мало знает о балансе сил. Религия для нее – пока пустое слово, как в принципе и добро, и зло, и ценности. Ее нельзя открывать. Нельзя открывать человека, когда он еще не совсем человек. Рано.
– Но мы можем инициировать ее и все объяснить! Посмотри, как она мучается. Она ведь думает, что она такая одна, которая видит. Кем вырастет ребенок, уверенный, что его никто не понимает?
– Так растут многие дети, стажер. И, между прочим, это Его промысел. Каждому по своей доле. Это – ее доля. И она еще не самая страшная.
– Пока она просто видит скрытое, а скоро начнет догадываться, что в зеркала по ночам лучше не смотреть, что можно управлять снами и видеть чужую энергетику… Это будет очень скоро, она спеет слишком быстро. Годам к пятнадцати уж точно. Неужели мы и тогда оставим ее в неведении?
– Она и сейчас уже все это чувствует на уровне подсознания. Для нее это – игры воображения, в которые она верит по какой-то причине.
– А должно стать единственной истиной.
– Не сейчас.
– Но она ведь… Ты слышал? Вот, только что. Опять увидела, в торговом центре, куда они пошли с ребятами. Черт, как обидно…