– Я и так знала, что не приедет. Не может она.
– Отчего не может-то? – спросил старичок, мягко, но властно повернув танину голову лицом к себе.
– Денег у неё нет на такую дальнюю дорогу. Бедные мы, – со злостью в голосе отвечала девушка и попыталась снова отвернуться.
– У нас бедных нет, – улыбнулся хирург, удерживая Татьяну. – Ты вон в какую даль отправилась, и ничего! Учишься в Ташкенте, поступала в Москву, родом с Урала. Бедные, видали! Я так думаю, поссорились вы. Так, что ли?
– Какое ваше дело? – снова прошипела Татьяна.
– А я тебе и причину ссоры назову, хочешь? Она ведь была против твоей профессии, против твоей учёбы на археолога, против твоих бесконечных поездок. Она ведь много раз тебе говорила, что когда-нибудь поймаешь себе на одно место приключений. Она же говорила тебе, что не бабье это дело по горам да по долам скакать, счастья за тридевять земель искать. Когда сына похоронила, сколько раз она говорила тебе, что ты у неё одна осталась, и пора задуматься о нормальной бабской доле, а не мотаться незнамо где. Так ли?
– Я вижу, хорошо вы с нею побеседовали! Всласть наговорились! Так что же, мне из-за её страхов остаться глупой бабой? Я всю жизнь шла к своему любимому делу. Зачем я должна теперь бросать его? Этого она вам не сказала?
– Глупой бабой, – повторил с усмешкой старичок и совсем близко склонился над Таней, задышал ей прямо в лицо:
– Ты и есть глупая баба, если думаешь своё дело на всю жизнь главным удержать. Ногу едва не потеряла. Это тебе первый звоночек! Второй круче будет, помяни слово. А то, что ты к чему-то там всю жизнь шла, так это, поверь мне, старому, пустое! Вон у тебя в руке игрушечка алюминиевая! Она поважней твоей археологии будет.
– Да откуда вам-то известно что-нибудь про эту игрушечку, как вы её назвать изволили?! – воскликнула Таня и со злостью отшвырнула стаканчик в угол. Гуля Ахметовна укоризненно покачала головой и отошла поднять брошенный на пол предмет со словами:
– Нехорошо, детка, в больнице сорить, ой, нехорошо!
– Ладно, Танюша, – миролюбиво заключил хирург. – Я так тебе скажу. Не мною придумано: бабы каются, а девки замуж собираются. Но так есть. Покуда мужик в роду голова, а баба шея, ему в первый черёд делом заниматься, под землю лезть, в небеса взмывать, строить да ломать, атомы расщеплять, да молекулы синтезировать. Потому как нету ему ни воли, ни права детей рожать да растить. Это-то ты понимаешь? И покуда так будет, не пресечется на земле род человеческий. А то уже до чего дошло! Абортов у нас больше рождений вдвое стало! И ведь всё оттого, что бабы, как скаженные, «делом» занялись. Одна шибко учёная, другая писатель, третья механизатор, четвёртая в космос полезла. Тьфу! Права твоя мать. Подумай об этом. А я пойду покуда.
Он поднялся. Медсестра протянула стаканчик.
Таня пробыла в больнице ещё долго. Утомительно однообразные дни чередовались с не менее однообразными и душными ночами. Каждый раз самым ярким событием в этой унылой череде было только постепенно прибавлявшиеся физические возможности. Вот она в первый раз вышла в коридор. Вот впервые покинула корпус, оказавшись во дворе, под ослепительным южным солнцем. В зелёных ветвях, украшенных плодами алычи и айвы, щебечут беззаботные птицы. Вот ей разрешили ходить без надоевшего костыля. Вот повели снимать гипс. И снова – шаг за шагом заново учиться ходить, преодолевая неведомые, или забытые с детства трудности. И настал день, когда старичок профессор торжественно объявил, что сегодня вечером приедут её товарищи и увезут домой. Выписывает он её.
Много передумала она в больнице. И хотя отказываться от любимой с детства профессии вовсе не собиралась, время от времени приходила в голову мысль, что однажды она оставит её. Последнюю неделю, когда ей уже было позволено выходить за пределы территории, чтобы посетить расположенный неподалёку магазинчик, книжно-газетный киоск или пройтись по улице на небольшие расстояния, она всё чаще стала мысленно обращаться к образу Гриши, и алюминиевый стаканчик в её руках как будто отвечал её мыслям, нагревался и легонько подрагивал, как живое существо.
Товарищи по несостоявшейся для неё экспедиции встретили её с распростёртыми объятьями и такими истошно-радостными криками, как будто она главный герой прошедшего лета. Впрочем, чрезвычайное происшествие с членом экспедиции действительно воспринималось молодыми людьми ярким событием, и то, что оно в целом благополучно закончилось, заставляло радоваться за пострадавшую, выражая эмоции бурно и искренне, что моментально передалось и ей, отвыкшей за месяцы больничного затворничества от шума. На протяжении обратного пути то и дело девчонки приставали к ней с расспросами, отчего мама не приехала, познакомилась ли она с кем-нибудь в больнице, поедет ли домой или откажется от двухнедельного отпуска и сразу приступит к учёбе. Таня отвечала с неохотой. Ни на один вопрос не могла ответить определённо. Разве, на вопрос о знакомствах, точно говорила: никого у неё не появилось… кроме старичка хирурга. Девчонки дружно смеялись, в лицах представляя себе, как «умничка» Татьяна охмурила старенького доктора и скоро будет получать с него алименты. Шутки и поддёвки были, в общем, незлобивыми, но вызывали у Тани лёгкую неприязнь. После встречи с Гришей она переменилась. И раньше, хотя не противопоставляла себя компании, она держалась несколько особняком. Теперь же внутренняя дистанция, разделявшая её с другими, стала отчётливее и непреодолимее. Она старалась быть ровной и приветливой. Но скоро практически все заметили перемену и уже на вторые сутки обратного пути одна за другой остыли в своих радостях и восторгах. Татьяна приняла решение от Москвы ехать домой, к матери, воспользовавшись положенным отпуском. На Казанском вокзале посадила спутниц в поезд Москва – Ташкент и с тяжёлыми предчувствиями побрела через площадь на Ярославский.