Ну да, у маньяков и убийц бывают весьма эстетные увлечения. А Пахомов наверное ещё какой-нибудь Йель или Оксфорд закончил — уж больно со знанием дела он рассуждает об искусстве.
Но взгляд — неожиданно потеплевший — гипнотизирует. И я тянусь к его щеке, прохожусь пальцами по скуле, спускаюсь на щёку, чуть колюсь щетиной, которая ему очень идёт. Он замирает, кажется, не дышит и прикрывает глаза. И я не могу не отметить преступно-длинные для мужчины ресницы.
Странно, как на него действуют простые ласки.
Скольжу пальцами ниже, задерживаюсь на широких плечах, спускаюсь на грудь. Он — словно античная статуя: каменный и совершенный.
Я веду по руке, вниз, переплетаю свои пальцы с его — тонкими и длинными, такие действительно больше бы подошли художнику, чем бандиту.
Глажу безымянный. И тут меня осеняет:
— Кольцо! — кричу я.
Пахомов немного испуганно распахивает глаза.
— Какое кольцо? О чём ты?
— Обручальное! Мама точно заметит, что его нет. Она у меня наблюдательная.
Он тихо чертыхается.
Я пытаюсь загладить ситуацию:
— Артём спит… я могу снять у него…
Пахомов окидывает меня таким взглядом, будто я сказала ему поцеловать жабу.
— Справлюсь, — говорит он и уходит.
Я нервно кусаю губы, волнуясь: он же вернётся? Он же выполнит, что обещал?
Пахомов возвращается, садится рядом и протягивает мне тонкий ободок белого золота — стильный мужской аксессуар.
— Откуда? — удивляюсь я.
Пахомов ехидно скалится:
— Известно дело — с трупа снял: я же злодей. Прямо с пальцем отрезал. Палец по дороге выкинул.
Но этот раз я не злюсь, как тогда, в день свадьбы, когда плеснула в него шампанским. В этот раз его бравада оседает горечью у меня на губах.
— Не волнуйся, — подбадривает он, — ничего криминального. От отца досталось. — И спрашивает странно глухим и печальным голосом: — Ты наденешь его мне?
Киваю, беру его руку, завожу палец в кольцо.
В этот раз не играет вальс Мендельсона, я — в домашнем костюме, а мужчина рядом со мной — судорожно втягивает воздух.
А потом — он берёт мою руку и целует моё кольцо, будто присягает на верность.
Зачем он это делает? Почему смотрит так отчаянно?
Пахомов переплетает наши пальцы, сжимает мою руку крепко-крепко и упирается лбом в мой лоб.
— Вот теперь мы настоящие молодожёны, — горько улыбается он. — Звони родителям.
Я делаю дозвон, а он снова усаживает меня к себе на колени и проводит носом от подбородка до уха, нежно щекоча и обдавая горячим дыханием.
Мамочка! Папа!
Как же давно я их не видела!
Папа поправляет очки, мама — причёску. Осматривают нас внимательно и строго, особенно, мужчину, который держит меня в объятиях.
И Пахомов снова ведёт себя странно: он словно сжимается под их изучающими взглядами, как студент, которого оглядывает экзаменатор.
Он что — волнуется? Почему? Он же не мой муж, даже если не понравится родителям — не страшно же, я всё равно собираюсь развестись с Артёмом, как тот только поправится.
Пахомов обнимает меня нагло и собственнически.
— Здравствуйте, — говорит он. — Благодарю вас за дочь. — Нежно целует меня в висок. — Она так вскружила мне голову, что мы решили не тянуть со свадьбой.
Он произносит всё это настолько искренне, что у родителей и сомнений не возникает. Папа бы точно почувствовал фальшь — он у меня просто живой детектор лжи.
— Я очень надеюсь, молодой человек, что совсем скоро мы встретимся лично и побеседуем о женщинах и любви.
— Сочту за честь, — вежливо отзывается Пахомов, ещё сильнее, с каким-то отчаянием, прижимая меня к себе.
Что с ним? Почему он так себя ведёт?
Улыбаюсь, ерошу ему волосы… И сама — задыхаюсь. Взъерошенный, с сияющим взглядом он выглядит сейчас таким молодым и таким красивым.
И что самое удивительное — полностью открытым передо мной, без панциря, без брони, без маски крутого мафиози.
Просто мужчина — немного уставший, очень светлый и…
— Чем вы занимаетесь, Артём? — спрашивает мама, и Пахомов вздрагивает, моментально захлопывая все двери и опуская забрало.
Пока он ищет ответ, я выдаю первое, что приходит в голову:
— Тёма — эксперт по изучению предметов древности. Он учился в Оксфорде. Мы познакомились на выставке.
И ведь почти не вру, всё так.
Пахомов снова целует меня и заявляет нарочито весёлым тоном: