Я плескаю шампанским прямо в его наглую рожу. И лишь заметив, как начинают играть у Пахомова желваки, понимаю, ЧТО сделала.
Зажмуриваюсь, сжимаюсь, ожидая удара.
Но его не следует, и я всё-таки открываю глаза
Артём хлопает в ладоши и смеётся:
— Молодец, Инга! Правильно! Так ему и надо! Пусть знает своё место!
Но мне становится ещё страшнее: к Артёму оборачивается не человек — разъярённый монстр.
Кажется, стоит зажмуриться снова.
ВАЛЕРИЙ
Зря Инга это сделала! Ой, зря!
Я ведь с трудом держу зверя, что беснуется внутри. Он уже давно разодрал в клочья белые тряпки на ней и жестко оттрахал прямо на глазах у мужа.
Тёмыч бы ещё и аплодировал. Он любит зрелища.
И сколько презрения и гадливости во взгляде!
Видимо, привыкла к трахалям другого уровня. А я — птица не ее полета и вообще до птицы не дотягиваю.
Зачем мне дался их поцелуй, сам не понимаю. Это же, словно всадить в себя нож и проворачивать медленно, мазохистки считая повороты…
Младшенький оценил выходку своей жёнушки. Ржет, дебил, и клоунаду разыгрывает. Знакомо, он всегда так поступает, когда очкует. Он вообще отвратный игрок в покер, а все равно лезет за стол в мечтах сорвать куш или хотя бы отыграться. Вот и сейчас проигрался до последнего, а долги раздать нечем!
Шарахаю об пол бокал, смотрю, как брызжет стекло.
Паяцы стихают и хлопают глазищами.
О глазищах лучше не думать, особенно, фиалковых.
Сжимаю кулаки — пока ещё держу зверя.
Терпи, осталось немного.
Будет тебе пир.
Мой голос разносится эхом по огромной комнате, хотя говорю тихо, чеканю слова:
— Ты на кой в долги влез, мудила конченный? Да еще к кому? И почему ты непричемную девку решил сбагрить за свои долги, а не жопу свою? — рычу на брательника.
Тот окидывает меня наглым взглядом, снова хорохорится:
— А ты у нас теперь специалист по мужским жопам? — регочет он.
Сученок!
Резко хватаю его за руку и дергаю на себя, но в гарду взять не успеваю.
Тёма тоже занимался джиу-джитсу, как и я, поэтому ловко выскальзывает от болевого захвата, перекатившись по полу.
Инга испуганно забирается на диван с ногами, тщательно прикрывшись пышными юбками, в глазах стоят хрустальные слезинки.
Переживает за эту, сука, мразь, который ее хотел извращенцам продать!
Зато Тёмка берет меня в гарду ногами. Это он зря! Выворачиваю ему рабочую ногу коленом под неестественным углом. Следующее движение связки -- и брат инвалид на костылях пожизненно! Он это знает, поэтому скулит, как побитый щенок, елозит по полу, стараясь вывернуться из захвата.
А вот хер тебе!
Я одним движением ломаю ему ногу, но не в колене, а только бедренную кость. Жить будет, мразота, хоть и не так весело. Особенно — следующие пару месяцев.
Тёма орет так, что у меня аж уши закладывает:
— Пахом, сука, садист! — от боли он реально плачет, и меня это раздражает. Неужели так сложно быть мужиком хотя бы пять минут в своей жизни? Хотя бы перед молодой женой?
Поэтому я перекатываюсь, седлая брата, и методично крушу ему ребра.
Он вопит, но вывернуться не может. Потому что он тренировался, как папа велел, а я ходил к сенсею для себя! Было время, с меня гематомы вообще не сходили после спаррингов: только одна начинает желтеть, вместо нее уже новая чернеет! Зато шкура стала толще, хер меня теперь такой, как этот слизняк, пробьет!
— Прекратите! Вы садист! Чудовище! — Инга бросается перед нами на колени, край ее юбок накрывает Тёмыча.
Она снова плачет, почти рыдает. И в этом снова виноват я! Становится тошно от самого себя до горечи во рту…
Я отпускаю брата — всё равно он, кажется, отключился от боли. Нависаю над ней — маленькой, хрупкой, беззащитной, она задирает голову и смотрит на меня. Глазищи, умытые слезами, нереальны, в них — целая вселенная. По плечам и узкой спинке рассыпаются каштановые волосы. С них — снегопадом по полу — белые цветы…
От красоты — захватывает дыхание. От желания обнять и прижать к себе — сводит пальцы.
Но сегодня я могу только причинять боль.
И я делаю это.
Нарочно добавляю в голос побольше яду:
— Дорогая Инга Юрьевна, — елейно говорю я, — позвольте вас просветить, что происходит с теми, кому «повезло» попасть на подпольный аукцион. Сначала вас купит какой-нибудь извращенец, которому хочется иметь живую игрушку. Конечно же, он побалуется со своей собственностью от души. Не ограничивая свою фантазию. Наигравшись в одиночку, он позовет друзей, так как в этом обществе принято делиться! А когда игрушка потеряет кондицию и товарный вид, ей, возможно, позволят работать в борделе, если причиненные увечья не будут отвращать клиентов. В противном случае будет зарабатывать на жизнь на трассе — дальнобойщики менее щепетильны в этом вопросе. Вот такую участь выбрал для вас ваш любимый муженек. А чудовище, конечно, я. Или вы давно сговорились о подобном сценарии медового месяца, и вы просто любительница подобных развлечений? Так вы только скажите, я с радостью обслужу… — ехидно скалюсь прямо в побелевшее лицо и… ненавижу себя!