Селия боролась с охватившей ее тревогой. Два года и четыре месяца, что отсутствовал Джонас, стали самым длинным, самым беспокойным временем для нее. Все это время она молила Господа о его благополучном возвращении в Англию.
И он вернулся.
Его ранили. Но не убили. И сегодня он пришел сюда заявить всем и каждому, что снова занял свое место в обществе.
Селия ощутила прилив безудержной радости, зная, какое мужество ему для этого потребовалось.
– Ты знала, что он будет здесь? – хриплым шепотом поинтересовалась Аманда.
Селия покачала головой.
– Хотя я рада, что он здесь, – спустя мгновение добавила она.
– Если твой брат, – Аманда шагнула к подруге, – попытается обидеть его, не удивляйся, если я поступлю неподобающе.
Селия перевела взгляд на лицо Аманды. То, что она там увидела, заставило ее улыбнуться.
Еще никогда она не видела свою лучшую подругу такой серьезной. Она была исполнена решимости и выглядела как солдат, готовый броситься в атаку.
– Ты так решительно настроена защищать графа Хейвуда?
– Нет, я позволю тебе его защищать, если хочешь. Я решительно настроена избавить твоего брата от перспективы оказаться в дураках. Возможно, ему даже удастся не стать завтра утром предметом насмешек в каждом салоне. Его нелепая скорбь длится чересчур долго.
Селия не могла не согласиться с Амандой. Все считали, что герцогу Хардли давно пора заняться устройством собственной жизни.
Селия опять повернулась к лестнице и сосредоточила свой взгляд на Джонасе Армстронге, графе Хейвуде. Наблюдая за ним, она чувствовала, как ее сердце словно мягкое одеяло окутывает тепло.
Толпа замерла, и только тихий гул перешептываний нарастал с каждым шагом Джонаса, спускавшегося по лестнице вниз, где стояли лорд и леди Пламптон.
Он шел с высоко поднятой головой и прямой спиной, но была в его походке какая-то скованность, как будто рана, которую, по слухам, он получил, все еще причиняла ему боль.
На нем безупречно сидел дорогой, сшитый на заказ вечерний сюртук черного цвета, аккуратно застегнутый поверх жилета из мерцающего красного атласа. Наряд дополняли элегантный шейный платок и белая рубашка, сиявшая ослепительной белизной.
Вне всяких сомнений, брат Селии тоже считался красавцем, но граф Хейвуд был просто великолепен. Когда Селия видела его, ей казалось, будто кусочек солнца проникает ей в грудь, согревая своим ласковым светом сердце. И она чувствовала, как тепло обволакивает все ее тело.
Селия всегда пыталась побороть в себе неукротимое влечение к Джонасу, объясняя его тем, что он был самым близким другом ее старшего брата и частым гостем в их доме.
Но дело было в другом. И теперь Селия это понимала. Сегодня она впервые увидела Джонаса спустя почти три года, и внутри, только с еще большей силой, вспыхнуло точно такое же неутолимое желание.
От нарастающего внутри жара у Селии раскраснелись щеки, теплая волна коснулась груди и перекинулась на живот, где закружилась, словно кипящий пузырьками водоворот. Ее растревоженные эмоции, вне всякого сомнения, давали понять, что она не просто потеряла голову.
Леди Сесилия Рандолф, которая с первого дня знала, что Джонас – единственный человек, которого она будет любить, сегодня полюбила графа Хейвуда еще больше. И от бессмысленности собственных чувств испытывала острую боль.
Какая она глупая. Абсолютно без малейшего сомнения глупая. Ее брат – заклятый враг Хейвуда. Так с какой стати он обратит на нее внимание?
Спустившись, Хейвуд несколько минут разговаривал с хозяином и хозяйкой дома. Они, похоже, обрадовались встрече. И совсем не удивились неожиданному визиту. Словно его присутствия ждали, более того, пригласили заранее.
После разговора с хозяевами приема Джонас устремился в центр танцевального зала.
Прием, который он получил от гостей сегодня вечером, очень отличался от приема трехлетней давности. Толпа раскололась, давая ему пройти, а потом преобразовалась в круг, чтобы поприветствовать его, как она приветствовала бы любого другого человека после долгого отсутствия. Любого, кто вернулся с войны героем.
Селия постаралась отвести от него взгляд. Ей хотелось, чтобы он не был такого высокого роста и легко затерялся в толпе. Но это было невозможно. Джонас почти на голову возвышался над остальными мужчинами в зале, а его волосы цвета крепкого кофе блестели в свете горящих свечей.