Громкий смех заставляет почтенную публику на время замолчать и повернуться в сторону молодежи, которая откровенно веселится. Напоминают, котят и щенят, цыплят и утят. У каждого своя шерстка, оперение. Моя девочка даже среди сверстников выделяется. Лебедь.
Одна рыжая толстушка хватает мою девочку и тащит под арку. Я напрягаюсь и не спеша направляюсь к девушкам. Что-то задумала рыжуля, судя по лицу моей малышки, она смущена и не совсем согласна с подружкой или кто она там ей.
— Дамы и господа, мы рады вас приветствовать на ежегодном вечере, где вы активно делитесь своим богатством в различные фонды, — зал сдержанно смеется на речь толстушки. — Я знаю, что все лоты давно разыграны и куплены, без них бы и вечер не состоялся, — приятно смеется, кокетливые ямочки на щеках умиляют.
— Все знают, что на прогрессивном западе существует традиция: поцелуй под омелой, а у нас над головой как раз красивый венок из этого растения, — поднимает вверх бокал, заставляя всех откинуть головы. Действительно над девушками висит красивый декор с омелой. А что за традиция?
— Мы открываем аукцион, а лот наш: поцелуй от нашей замечательной Дианы Щербакой. Если успеете договориться, она еще сможет вам бесплатно оформить к Новому году елку, у кого ее нет.
— Бред, — цежу себе под нос, отыскивая в толпе Щербакова. Он смеется. Это немного успокаивает, значит целомудренный чмок в щеку. Хотя я и за такой поцелуй готов сейчас выбить зубы тому, кто выиграет лот. Значит…
— Три тысячи раз! Три тысячи два! — толстушка задорно отчитывает цену. Кто-то за моей спиной кричит: «Пять». Сразу же несется десять тысяч. Ставки повышаются, как и азарт. Мне уже совсем не смешно, моя малышка тоже выглядит испуганной от конкуренции за ее поцелуй.
— Пятьдесят тысяч! — орет пацан, сын Макарова, подбираясь к сцене. Ее улыбка, адресованная не мне, рвет башню. Чувствую, как вожди контроля ускользают из рук, а звериный рык «моя» рвется из груди.
— Пятьдесят тысяч раз! Пятьдесят тысяч два!
— Двести! — поднимаю руку. Так как оркестр на время аукциона перестал играть, возникшая тишина чувствуется каждой клеточкой тела. Ощущение победы заставляет изогнуть губы, посмотреть с превосходном на побледневшего сосунка. Мал еще папкиными деньгами сорить, а своих еще не наскреб, чтобы со мной тягаться.
— Двести тысяч раз. Двести тысяч два, — рыжуля рыщет глазами потенциального соперника, но все молчат. У молодых таких денег нет, а мои ровесники и старшее поколение знают, что со мной лучше не связываться. Щербаков хмурится, поглядывает на меня искоса. Не сожру дочурку. Не сегодня точно.
— Двести тысяч три. Лот продан, — радости в голосе нет, а мне по хрен. Придерживаю спереди пиджак, поднимаюсь к девушкам на эту мини-сцену с омелой над головой. Смотрим друг другу в глаза. Моя малышка смущается, на щеках два красных пятна, вежливо улыбается. Взгляд против воли останавливается на полураскрытых губах. Волна неконтролируемой похоти сшибает дыхание, перед глазами картинки со строгим цензом плюс восемнадцать.
— Если у вас еще нет новогоднего декора, я могу лично для вас сплести венок на дверь, — голос такой, что слушать и слушать ее. Волнуется. Пальцы подрагивают, грудь взволнованно приподнимается.
— Я не праздную Новый год, но если вы сделаете, не откажусь, — звериное «моя» засовываем на самое дно души, тянем губы в скупой улыбке. Диана склоняет голову набок, впервые смотрит на меня с интересом. Я забываю, что мы находимся в помпезном месте с лицемерной публикой. Сейчас для меня существует только она, ее взгляд голубых глаз, ее дыхание в такт моему.
Преодолеваю расстояние. Опять убеждаюсь насколько она миниатюрна рядом со мной. Без высоких шпилек едва достанет мне до плеча, сейчас наши глаза почти на одном уровне. Я подставляю щеку для скромного поцелуя, вспоминая свои бесстыдные сны, где трахаю ее рот своим языком и членом. Диана осторожно втягивает рядом со мной воздух, прикасается своими губами к уголку моих губ. Секунда. Всего лишь секунда нашей близости, а я хочу эту секунду превратить в вечность, но повелевать временем не умею.