Вместо ответа Жиль ставит стул к окну, садится, подобрав ноги, оборачивает себя пледом, облокачивается на спинку и закрывает глаза.
– Ну… спи уж, упрямец, – разводит руками Канселье и выключает свет.
Утром позёвывающий хозяин дома спускается в кухню и застаёт жену с ножницами в руках: Соланж стрижет Жиля перед зеркалом. Канселье удивлённо рассматривает коротко подстриженный затылок, тонкую мальчишескую шею, чёлку, укороченную с одной стороны до середины щеки, и вопрошает:
– Э-э-э… косичку-то не жалко? Соланж, чего это вы решили?
Косичку Жиль сворачивает и убирает в карман. Избегая смотреть в зеркало, поднимает взгляд на Канселье:
– Больше не крысёныш. Вот так вот.
– Ну-у-у… как вести себя будешь, – не теряется начальник полиции.
– Доброе утро, Артюс. Мы решили, что Жиль из дома не убегал, а просто сходил подстричься, – спокойно отвечает мадам Канселье. – Ну, пожалуй, и всё. Завтракаем?
Час спустя электромобиль Канселье мчит, погромыхивая, в направлении Ядра. Жиль сидит рядом с водителем, привычно молчит и смотрит в окно. Память безжалостно возвращает его к вчерашним событиям, раз за разом заставляя то краснеть, то бледнеть.
– Что-то ты совсем неважно выглядишь, – замечает Канселье. – Не спал ночью?
– Не спал. Амелия больна. Я её чувствую. Ночью опять был приступ.
– М-да. А что с ней?
– Одержизнь.
– Чего-чего?
– Припадки такие, – вздыхает Жиль. – Доктора не знают, что это. Никто не знает.
– Уж не та ли неведомая хворь, которая сейчас детишек охватила?
Мальчишка коротко угукает. Канселье, прищурившись, косится на него:
– А как ты это чувствуешь? Ну, когда ей плохо.
– Не могу объяснить. Знаю – и всё.
Жиль скользит взглядом по полю кукурузы, которое проносится за окном. Всходы в этом году слабые, растут медленно. Обычно в это время они выше и гуще раза в два.
– Я хотел спросить, – не поворачиваясь к Канселье, начинает он. – Только если вы на такие вопросы отвечаете.
– «Такие» – какие?
– Неприятные.
– Обычно я их задаю. Давай, ладно.
– Как вы меня нашли?
Канселье усмехается, барабанит пальцами по рулю. Жиль ждёт ответа, поворачивается к куратору.
– Давай остановимся на том, что кому-то стало не всё равно и он позвал полицию, – наконец говорит Канселье.
– И приехали почему-то именно вы.
– Ну-у-у… Потому что этот человек знал, кого звать, когда кто-то из элитарных ублюдков вляпывается в говно.
– А с чего вы помогаете тем, кого терпеть не можете? – не унимается Жиль.
– Или это моя работа, или я кому-то что-то должен. Всё, вопросы кончились?
– Значит, и то и другое.
– Вот прими как версию и заткнись на хер! – взрывается Канселье. – Привычнее, когда ты злишься и молчишь!
Жиль прячет ехидную улыбку и до самого дома не издаёт ни звука. Начальник полиции конвоирует его до крыльца, где их встречает заплаканная Вероника.
– Доброе утро, мадам Бойер. Передаю с рук на руки. Рекомендую связать и дальше туалета не выпускать.
– Шуточки у вас, – хмурится Вероника и тут же спохватывается: – Спасибо огромное, месье Артюс.
Канселье отмахивается и быстро уходит, оставив брата с сестрой наедине. Жиль смотрит под ноги, боится взглянуть Веронике в лицо. И лишь когда вокруг него смыкаются объятья и Веро поднимается на цыпочки, чтобы прижаться к его щеке, Жиль понимает, что она по-настоящему волновалась и счастлива, что её бестолковый брат вернулся.
– Я это… подстригся. Вот так вот, – говорит он первое, что приходит в голову.
Она молчит и кивает. И улыбается, трогая его обстриженную чёлку.
Хлопает дверь за спиной, и подростка за талию обхватывают маленькие руки Амелии.
– Жиль! Я снова сделала ящерицу… и она рассыпалась! – отчаянно кричит она. – Опять! Опять!
Она тянет его за руку, заставляя наклониться, и шепчет на ухо:
– Я знаю, как должно быть. Я знаю, но мама не понимает! Пойдём скорее, я должна тебе всё-превсё рассказать!
Она прохаживается туда-сюда по комнате – до ужаса взрослая с высокой причёской и в перешитом из маминого платье. Взгляд Амелии суров и серьёзен, пухлые губы сжаты, настрой решительный.
– И ты мне не веришь, – без укора, просто констатируя факт, говорит она Жилю, сидящему на подоконнике. – Не веришь же…
– Я не виноват, что это бредово звучит, – хмурится он. – Вот ты бы сама на моём месте поверила? Что кто-то далеко-далеко знает, как тебя вылечить, и аппаратура в доме Роберов включилась, чтобы тебе это сказать, и ты поняла, а другие нет. Ты ещё скажи, что знаешь, на каком языке сигнал пришёл.
– На английском, – не задумываясь, отвечает Амелия.