Щекотов в искусстве терпеть не мог ничего стандартного и равнодушного и вел с ним беспощадную войну.
Пожалуй, самым плохим искусством он считал такое, которое родилось и выросло на почве равнодушия. Здесь он не делал никаких уступок.
— Да ведь это сделано равнодушной рукой и холодным сердцем! — восклицал он с пылающим лицом.
Записки из блокнота (1940)
На Верхней Масловке
Февраль
Василий Мешков
Небритый, грузный с мягким сердцем. Теплый парень. Бородка с проседью и круглые, мясистые пальцы.
Он работает сейчас ежедневно. Все пейзажит. Пишет с потрясающей скоростью. Утром в 11 часов на мольберте я видел чистый холст. В 12 часов, зайдя к нему, я нашел уже почти законченный пейзаж с романтическим небом, деревьями и берегами.
Он любит живопись и всласть пьет это крепкое вино.
Сегодня, угощая чаем, он мне говорил о нашей живописи:
— Противная тройка: Герасимов, Ефанов и Модоров. Не выношу их живописи. Мерзко глядеть. Возьми балерину Герасимова. Разве она может держаться рядом с другими вещами в Третьяковке? Она же падает.
Мешков кажется взволнованным.
— А этот хвостун Модоров? Тошнит глядеть на него. Все с фотографии шпарит. Или возьми Кацмана. Портрет Ворошилова. Это же мыльный завод. Что за штука!
Мешков краснеет. Глаза горят, руки сжаты.
— Не пойму я — что делается? Ничего не пойму… Знаешь, как они пишут? Как когда-то заказные художники писали заказные портреты… Только теперь пишут хуже. Ей-богу.
У Мешкова, наряду с большим количеством вялых, безвкусных работ, встречаются удивительно вкусные, тонко сделанные вещи в стиле «последнего барбизона». Он хороший художник, только окружение его никудышное. Ему бы отделаться от ахровских друзей.
26 февраля
Опять вечеринка у Кончаловского. В связи с вечером, устроенным в редакции «Советское искусство» по моей инициативе.
На вечеринке, кроме хозяев, были Осмеркин, Ражин и я.
Ели и много пили. Ражин и Осмеркин опьянели и много говорили. Кончаловский был в радостном настроении. Пел испанские песенки. После пения, в качестве сладкого, разговоры о художниках. Он с большим мастерством рассказывал о посещении им Герасимова.
— Сколько в нем и в его искусстве от провинциала! Показывал натюрморты — пошлятина! Сам пошляк и искусство его пошлятина! У него нет ни рисунка, ни цвета. Все это кое-как и приблизительно. А цветы его. Розы!
1945. А. Нюренберг Автопортрет. Бумага, тушь. 25.5×18.5
Кончаловский рассмеялся.
Ольга Васильевна рассказывала, как им показывали работы. Едко и ехидно.
— Разве это искусство! Большинство вещей по фото. А розы его будто ломовым извозчиком написаны.
Одесские художники
Если бы одесситы догадались устроить выставку работ своих стариков! Она бы произвела сильнейшее впечатление. Москва бы ахнула. Молодежь имела бы на долгое время своих настоящих учителей!
Имена: Костанди, Нилуса, Ладыженского, Головкова, Дворникова должны получить настоящую оценку. Пора их реабилитировать.
Какими жалкими и некультурными на их фоне покажутся наши неопередвижники Иогансон, Ефанов и другие.
Скульптор Теннер
Приехал из Одессы скульптор Теннер. Хороший работник и теплейший человек. Он рассказывал о своей жизни. Детство, юность. Зрелые годы.
Он скульптор, врач и садовод.
Из всего рассказанного запомнился случай с копией статуи Фрунзе. Войдя однажды утром в мастерскую, он заметил, что голова пятиметровой лошади и шея с куском груди сползают на пол. Весу было в сползавшей массе не менее 300 пудов. На глазах тихо сползала масса глины. Теннер схватил себя за голову. Раздался оглушительный треск. Все рухнуло. Стоявший рядом табурет был раздавлен в щепки.
Так Теннер простоял, держа себя за голову, несколько минут.
Вошла уборщица. Увидев все это, она сказала:
— Что вы убиваетесь? Все это исправимо. Вот у меня было горе! И не исправимое! Сына единственного потеряла… Попал под трамвай… Я его разбитую голову с мозгами держала… Вот так! Не умерла, примирилась…
Теннер успокоился. Утром он у себя обнаружил седые волосы на висках.
Несчастье произошло потому, что в деревянных частях каркаса завелся грибок. Он съел дерево. Оно стало трухлявым.