Сквозь слегка припорошенное снежком окно виделось, как в пьяном веселье люди сную т туда-сюда. Гуляли от души. Кто-то визгливым голосом орал на весь двор: «Запрягайтэ, хлопни, конэй».
К вечеру Надя пошла на кухню, вспомнила, что с утра забыла убрать бутылку подсолнечного масла, чуть початую, только селедочку ею приправила. Обычно она сразу все уносила обратно, а здесь забыла. Бутылки нигде не было. Она шкафчик несколько раз обшарила, вернулась в комнату — ничего нет.
— Что ты ищешь, Надь?
— Да, бутылку с маслом, ты не брала? Маразм какой-то, куда она могла подеваться?
Дорка быстро надела шлепанцы, и они рванулись на кухню. Бутылку, совершенно пустую, отыскали в дальнем углу, припрятанную за ящиком с мусором.
— Ну, воровка, гадюка подколодная, сперла целую бутылку масла! Ни на минутку ничего нельзя оставить. Все воруют. Стерва, сейчас получишь!
Кража целой бутылки масла вызвала у слегка подвыпивших женщин прилив дикой ярости.
— Открой, паскуда, иначе дверь выломаем.
Обе женщины громко тарабанили кулаками в дверь. На стук и крики выскочили соседи из своей комнаты: что случилось? Вовчик испуганно смотрел на мать и тетку, никогда еще их такими не видел. Дорка не унималась, она целый месяц на эту бутылку работала.
Дверь наконец приоткрылась, на пороге стояла новая жена их соседа-инвалида. Заспанными, ничего не понимающими глазами, артистически зевая, она удивленно спросила: «Шо трапылось? Мы вже спаты полягалы, видпочываемо. Шо вам надо?»
— Сейчас ты у нас отпочиваешь, воровка! Ты масло мое сперла, целую бутылку?
— Ничего не знаю, ниякого масла я не бачила. Сами воровки, з магазыну усе таскаете. Люды добры, я чистна жинка, в мене чоловик хворобый, та дытына спыть. Люды добрые, та шож це таке? Подывытесь, га? Оця жидивка натаскала до себе якысь бездомных, глянь, яка лохудра пьяна, я зараз милицию поклычу, хай выкинуть усю кодлу жидивскую видселя. Продоху вид жидив немае, ночамы курей таскають, я все бачила, все. Я вас, жидив, выведу на чисту воду.
Старички-соседи, и потупив глаза, побрели к своей комнате, не проронив ни слова. У Надежды все клокотало внутри. Новый год был испорчен, она не выдержала и закричала так, что, наверное, весь двор оглушила.
— Что ты сказала, бандеровка недобитая? Ты откуда взялась? Несчастного старика подхватила и со своим бандеровцем в Одессе объявилась! Это я тебя на чистую воду выведу, завтра же куда надо пойду, пусть проверят, как семидесятилетнего деда на себе женила да еще заставила твоего бандеровца-байстрюка усыновить. Что он там прячется, пусть выходит старый хрыч, раз воровку в квартиру привел. Сучка западенская, нигде не работает, а живет припеваючи, только и делает, что бегает к своему хахалю.
У Галинки все лицо задергаюсь, она побледнела, видно было, что Надька попала в точку. Сама Надежда никогда не догадалась бы о Галкиной подноготной, это баба Катя вычислила ее. Она давно твердила, что эта западенка неспроста крутится возле нашего деда. Видать, прописка ей нужна позарез, похоже, и фамилию не прочь сменить. Вот как обхаживает со всех сторон. Но женщины только руками махали. Молодая симпатичная брюнетка, зачем ей старик, что с него возьмешь? Смех да и только. Но баба Катя оказалась права. Не прошло и месяца, как Галина женила-таки на себе соседа-старичка, да вдобавок притащила за собой хвост, двенадцатилетнего сына Богдана. С появлением этого Богдана не стаю житья Вовчику.
Вовчика все обожали, особенно покойная жена Вениамина Александровича — Маргарита Ивановна. Он напоминал ей соседа Витеньку, с которым дружил ее сыночек, ее ненаглядный Аркашенька, сложил тот свою головушку под самый конец войны, в Германии. Похоронку еще в эвакуации в Ташкенте получили, там и сердце прихватило, климат старикам не подходил. Дикая жара, и днем и ночью, да и горе какое. Вернулись в Одессу и стали вдруг получать письма от Аркашеньки с самого 41 года. Вот как бывает: сначала похоронка, а потом эти бесценные письма, их читали и перечитывали все соседи.
До самой смерти Маргарита Ивановна не верила этой проклятой страшной бумажке с кривым печатным текстом, не оставляющей никакой надежды. Вовчик крутился у их комнаты, поджидая, когда они выйдут. Пожилая женщина всегда умиленно смотрела на него и приговаривала: «Веничка, гляди, Вовчик ну копия Витеньки, помнишь его маленьким?» — «Помню, как же не помнить, пошли, Вовчик, с нами чай пить». Он только этого и ждал, старики из эвакуации привезли в мешочках засушенный виноград «кишмиш», и, слыша это слово, мальчуган каждый раз покатывался с хохоту.
Как прекрасно, должно быть, в этой «эвакуации», там много изюма, как называет эту вкуснятину баба Катя, полно сладких абрикосов, арбузов и дынь болышущих-пребольшущих, все время тепло, даже жарко, нет этой холодной зимы, заставляющей Вовчика сидеть целыми днями дома. И все из-за гнусного кашля. Маргарита Ивановна кипятила воду насыпала в три стакана изюма, заливала кипятком. Он любил наблюдать, как набухают эти сухие комочки. Вода мутнела, и Вовчик, не дожидаясь, пока остынет, начинал отхлебывать самый вкусный чай из «эвакуации». Ягодки опускались на дно, Маргарита Ивановна требовала, чтобы он пальцами за ними не лазил, а доставал ложечкой. Облизывая ложечку и пальцы, он смотрел, как пьют свой чай баба Мара и дед Веня. Первой отставляла свою кружку Маргарита Ивановна, она пересыпала изюм Вовчику и ждала, когда дед закончит, чтобы и из его стакана отсыпать мальчику.