— Надя, ты знаешь, что здесь было в войну? Концлагерь. Оттуда оставшихся в живых гнали на Пересыпь и жгли в мазуте.
— Не надо, Дора, эти суки свое получили.
В конце спуска стоял двухэтажный дом под номером 10. Как и все дома, он был из желтого ракушечника, штукатурка обсыпалась, следы пуль и осколков виднелись даже во дворе. Справа от ворот была парадная, слева лестница вела на второй этаж. На длиннющий банкой по всему фасаду выходили двери и окна квартир.
— Кого шукаетэ, красавици?
Дорка оглянулась, но никого не увидела. Надя тоже осмотрелась по сторонам — никого.
— Та шо вы все на нэбо дывытесь? Вы блыжче до зэмли повертайтесь. Здоровеньки буллы! — Буквально под ногами женщин на маленькой дощечке с колесиками сидел инвалид, ног у него не было совершенно. Одет он был в выгоревшую гимнастёрку, большие крепкие руки держали каталки; безногий мужчина ловко отталкивался ими, и самодельная тележка катилась плавно, без рывков.
— Якшо шукаете такси. То сидайте мени на плечи.
— Ни, мы шукаемо тётку Настю, та дядьку Мыколу, не то Кравчукив, не то Кравченко, — подыгрывая мужчине, скороговоркой выпалила Дорка.
— Оце добре, шо хтось когось шукае. Мадам Крыворучко воны от так-то, племьянныци-красавыци, он титка ваша стирае на балкони, бачете?
На втором этаже седая женщина стирала бельё в корыте, часть его свисала с перил, и мыльная вода капала вниз на маленький столик в палисадничке. По лестнице ступали аккуратно — старая, ступеньки прогнили, к перилам вообще боязно прикасаться.
— Дора, я первая пойду. Ну и дом, в недобрый час не заметишь, как рухнет.
— Он ещё нас переживёт!
— Ой, не говори так, Дора, я хочу побольше прожить.
Мадам Криворучко продолжала стирать, не обращая внимания на приближающихся к ней женщин.
— Здрасьте, тетя Настя, мы к вам.
— Шо вам надо? — злобно спросила она.
— Мы к вам от тёти Кати с Софиевской, вы там жили.
— Николы мы там не жили, шо вам надо? Ни якой тети Кати я не знаю.
— Ну как же, Екатерина Ивановна и Елизавета Ивановна, сёстры-старушки, помните?
— Не знаю я ни яких старушек — уходите.
Надежда замолчала, посмотрела на Дорку. Та быстро нагнулась к самому уху тетки и прошептала: «Мы насчёт ваших девочек, нас просили передать...»
Женщина мгновенно выпрямилась, посмотрела вниз во двор, потом па них: «Заходьте в хату». Комнатка была маленькая, с одним окном рядом с балконной дверью, её разделяла печка на две части, в углу за печкой кто-то постанывал.
— Настя, хто там прыйшов?
— Та так соседка, спи. Як вы нас отшукалы?
— Екатерина Ивановна запомнила, когда вам помогала переезжать.
— А як воны?
— Умерла Елизавета Ивановна, а баба Катя живёт у меня.
— А вы сами хто будете?
— А я невестка Нины Андреевны, я видела вас из окна, и вас и вашего мужа, и дочек. Девочки в синеньких пальтишках были.
— Вы мене бачилы? Из якого викна?
— Так я у свекрови пряталась во время войны.
Женщина недоверчиво посмотрела на непрошеных гостей: «Шлы бы вы соби дали». Из-за печки опять раздался голос: «Настя, хто це там у тебе? Га?»
— Та никого немае, спи.
Она встала и мотнула головой в сторону двери.
Дорка тихо, не останавливаясь, прошептала:
— Вашу дочь, не знаю, старшую или младшую, видели старушки в 43-м на улице, она была жива-здорова. Это просила передать Екатерина Ивановна, чтобы вы знали. Ну ладно, мы пойдём.
Женщина встала, потом села, опять вскочила, хотела что-то сказать, не смогла, в глазах заблестели слезы. Дорка с Надькой быстро вышли, спускались, стараясь держаться подальше от перил.
— Как пить дать, бандеровцы недобитые, видишь, как боится?
— Тише, Надя, ну, баба Катя, нашла к кому нас послать, я как чувствовала, не хотела идти.
— Не хотела, и не шла бы.
Дорка сразу осеклась, что-то больно часто они стали ссориться по любому поводу. Но Надежда не слышала или сделала вид, что не расслышала.
— В уборную надо бы сходить, домой не донесу, — оглядываясь по сторонам, канючила подруга.
— Что мешает? Мне тоже, кажется, приспичило. Вон пустырь, идём туда наверх. — Они, смеясь и подталкивая друг друга, вскарабкались по отвесной тропинке. Только собрались присесть, как обнаружили землянку, из нее вился дымок, вдали за свалкой играли дети, ещё дальше сушилось на верёвке белье. Целый город из землянок, сарайчиков, ящиков, камней навалом. Стало жутко, неужели здесь живут люди? И дети играют на свалке из остовов танков, машин, просто мусора — жуть!