— Мои помидоры паршивые? — взвилась торговка. — Нет, вы только гляньте на этого брехуна!
— Мадам Соня, я вас не оскорблял, — с достоинством сказал дядя Женя.
— Ты, дядя Женя, оскорбил мой товар! — кричала гора. — Мои помидоры! Это же лучшие помидоры по всему рынку! Вот! Вот пусть человек рассудит! — Она повернулась ко мне. — Это же помидоры! Скажите ему, лысому брехуну. Один плод к одному.
Помидоры были действительно отличные, и я сказал:
— Товар неплохой.
— Ты слыхал слова этого хорошего, справедливого человека? — с новой силой обрушилась гора на дядю Женю.
Дядя Женя сердито, вроде даже потерянно посмотрел на меня и рявкнул в красный, сверкающий зубами рот торговки:
— Пятнадцать копеек, мадам Соня, — последняя цена твоим помидорам!
— Шо? Ты еще надо мной и смеешься, дядя Женя! — И лицо ее вдруг стало злым. — Пятнадцать копеек!.. Пойди и пришли свою старуху. Ха! Пусть она купит такие помидоры за пятнадцать копеек...
Она не договорила: дядя Женя неверной, вздрагивающей походкой уходил от нее, раздвигая толпу худым плечом, уходил, как пьяный, — скорее, скорее!
А вокруг торговки наступила тишина.
— Я шо? Я так... — сказала она в этой короткой тишине. — Я в шутку.
— Бесстыжая, — сказала ее соседка, продающая вишни.
— Нет у тебя сердца, Софа, — сказал еще кто-то.
Бросила свой зеленый буграстый перец молодая женщина с цыганскими глазами, подскочила к горе:
— Стерва ты! Стерва!
Через минуту все было обычно. Подошли новые покупатели, торговый ряд загудел разговорами, замелькали над весами руки и фрукты.
Я побежал к выходу — хотел найти дядю Женю. Но его нигде не было.
Через несколько дней я уезжал из Одессы. Это было вечером. Полупустой трамвайчик вез меня на шестнадцатую станцию Большого Фонтана. Я сидел около своего желтого чемодана и был полон предчувствия, что сейчас в вагон войдет дядя Женя. (Все-таки есть какая-то неизученная область человеческой психики. Что такое предчувствие?!)
На остановке «Горка» в трамвай вошел дядя Женя. Он был навеселе, растерзан, ковбойка торчала из парусиновых брюк, красный нос на этот раз был сивым. Дядя Женя приплясывающей походкой прошел по вагону, запел:
— По долинам... Эх, да! — и по взгорьям...
Потом облюбовал парня с пустыми глазами, сел против него.
— Гуляем, сынок, да?
— Гуляем, — сказал парень.
— Пить надо с умом. Ты со мной согласен? — кренился к нему дядя Женя.
— Согласен, — сказал парень.
— Вот я... Ты думаешь, я какой-нибудь забулдыга? Я вижу по твоим глазам. Думаешь?
— Мне наплевать.
— Верно! — весело всплеснул руками дядя Женя. — Мне тоже наплевать. Я тебе скажу так, сынок. Сегодня моя старуха именинница. И какой уважающий себя муж не выпьет на именинах своей старухи? А?
— Надоел ты мне, дед, со своей старухой, — скучно сказал парень. Но потом оживился: — Сто раз про нее слышал. Какая-то у тебя старуха заколдованная.
Я посмотрел на дядю Женю. Под загорелыми морщинами его лица проступала бледность.
— Ты мне хотя бы ее показал, — напирал парень. — Ну чего ты скис, дед? Давай к тебе завалимся. Я бутылочку возьму. Поздравим твою старуху...
— А ну вылезай из трамвая!
Над парнем стоял пожилой мужчина, полный, вспотевший, часто дышал.
— Собственно, в чем дело? — Парень вскочил.
— Степа... Не надо, Степа... — слабо сказал дядя Женя мужчине.
— Вылезай!
Трамвай остановился, и парень вылез.
Дальше ехали молча, в вагоне была тягостная тишина. Дядя Женя забился в угол задней площадки, отвернулся, плечи его вздрагивали.
— Улица Долгая, дядя Женя, — сказала кондукторша.
Он, сильно сутулясь, быстро вышел. Я не увидел его лица.
По темной аллейке к остановке сорокового трамвая я шел вместе с полным мужчиной.
— Скажите, а что с женой у дяди Жени? — спросил я.
— У него нет жены, — резко сказал мужчина.
— Нет?
— Да, нет! Ее расстреляли немцы. Она была связной в партизанском отряде.
— А он... — Я подыскивал слова. — Он здоров?
— Ну, конечно, — опять резко и недружелюбно сказал мужчина. — Это — первое, что приходит в голову. Он абсолютно здоров! Понятно? Мы, одесситы, так считаем. Впрочем... — Мужчина помолчал. — Если настоящую, вечную любовь считать болезнью, то да, наш дядя Женя болен! Больше двадцати лет... Вы понимаете, больше двадцати лет прошло с тех пор, а для него она жива. Тетя Зина... Мы ее все знали. До войны она работала кондуктором трамвая. Вот на этой линии. Обыкновенная одесситка, коренная. — Мужчина круто взмахнул рукой. — А! Не в этом дело... Они прожили до войны двадцать пять лет. Вы думаете, сколько дяде Жене? Семьдесят восемь.