Выбрать главу

– Интересное дело. Он, видите ли, женился, а я должен содержать его семью!

* * *

Два друга поехали в Одессу в гости. Когда подошли к дому, куда они были приглашены, один из них постучал ногой в дверь.

– Почему ты стучишь ногой? – спросил второй.

– Чтобы хозяева подумали, что наши руки заняты подарками. Иначе не откроют.

* * *

Дама подходит к будке с газированной водой:

– Можно стакан воды?

– С сиропом?

– Без.

– Без вишневого или без яблочного?

* * *

– Как вы относитесь к нынешней власти?

– Как к жене.

– ?

– Немножко люблю, немножко боюсь, немножко хочу другую…

* * *

Отец с сыном в банях Исаковича на Преображенской улице:

– Сынок, мойся хорошо, посмотри, какой ты грязный!

– Папа, а какой ты грязный!

– Так сколько лет мне и сколько тебе!

* * *

Встречаются два старых одессита.

– Аркаша, может быть, за встречу выпьешь грамм сто коньячку, а?

– А почему бы нет!

– Ну нет так нет.

* * *

Покупательница продавцу:

– Что это за сыр вы мне дали?

– Как вы просили, швейцарский.

– Так я не понимаю, он прислан из Швейцарии или выслан оттуда?!

* * *

– Яша, – говорит жена, – если бы ты знал, как мне не хочется идти к Шнейдерманам.

– Мне тоже не хочется. Но ты представь, как они обрадуются, если мы не придем.

* * *

Жена – мужу:

– Сема, почему ты не носишь обручальное кольцо?

– В такую жару?

Избирательное право
Рис. М. Дризо

Сын: – Я хочу быть кардиналом.

Отец: – Почему?

Сын: – Они могут выбирать себе папу!

Одесские гасконцы

1920–1940

В Одессе можно было сделать любую сенсацию. Написать, например, в газете «Одесская почта», что на рабочей окраине Пересыпи лопнул меридиан и катастрофа для города была предупреждена только благодаря героическим усилиям пожарных команд…

Константин Паустовский

«Одесса – это советская Гасконь» – так пишет в начале своего очерка «Одесские гасконцы» Лев Славин. В нем он описывает веселый и авантюрный нрав жителей Одессы. Но правота этого сравнения еще и в другом. Многие из одесских журналистов и писателей точно так же, как честолюбивый гасконец д' Артаньян, покинули родные места с мечтой покорить столицу. И так же, как он, многие в этом преуспели. И прежде всего (особенно в первый период) как мастера смеха.

Знаменитый отдел фельетонов московского «Гудка» собрал под своей крышей одесситов Ильфа и Петрова, Олешу, Катаева, Славина, Козачинского. Энергия начала века и благородные лозунги первых лет революции раскрыли их дарования, сделали известными их имена…

Представлен в этом разделе и Исаак Бабель. Несмотря на то, что его «Одесские рассказы», по сути, трагичны, понятие «одесский юмор» в значительной степени связано именно с ними.

Присутствуют здесь и такие знаменитые уроженцы Одессы, как Саша Черный и Владимир Жаботинский. Их ностальгические рассказы об одесском детстве тоже полны юмора.

Особо хочется сказать о Валентине Катаеве. Это именно он, подобно Пушкину, предложившему Гоголю сюжет «Гевизора», подарил Ильфу и Петрову сюжет «Двенадцати стульев». В нашем томе Валентин Петрович представлен несколькими рассказами и фельетонами конца двадцатых – начала тридцатых годов. Сатирический и юмористический талант классика предстает в них, как мне кажется, во всем блеске.

В. X.

Александр Козачинский

Зеленый фургон

Отрывок

…Три с лишним года Одессу окружала линия фронта. Фронт стал географическим понятием. Казалось законным и естественным, что где-то к северу от Одессы существуют степь, леса Подолии, юго-западная железная дорога, станция Раздельная и станция Перекрестово, река Днестр, река Буг и – фронт. Фронт мог быть к северу от Раздельной или к югу от нее, под Бирзулой или за Бирзулой, но он был всегда. Иногда он уходил к северу, иногда придвигался к самому городу и рассекал его пополам. Война вливалась в русла улиц. Каждая улица имела свое стратегическое лицо. Улицы давали названия битвам. Были улицы мирной жизни, улицы мелких стычек и улицы больших сражений – улицы-ветераны. Наступать от вокзала к думе было принято по Пушкинской, между тем как параллельная ей Ришельевская пустовала. По Пушкинской же было принято отступать от думы к вокзалу. Никто не воевал на тихой Ремесленной, а на соседней Канатной не оставалось ни одной непростреленной афишной тумбы. Карантинная не видела боев – она видела только бегство. Это была улица эвакуации, панического бега к морю, к трапам отходящих судов.