— Бетховен, — произнесла ведущая. — «Крейцерова соната».
Пианистка взяла аккорд.
— Ничего не получится… — просипел я ей прямо в ухо. — Я очки дома забыл!..
— Что? — вздрогнула пианистка.
— Очки, говорю, забыл!.. Не вижу я ничего!..
— Спокойно, — прошептала пианистка, не переставая играть. — Следите за мной. Когда нужно будет перевернуть страницу, я вам кивну…
— Головой?.. — просипел я, уже мало что соображая от волнения.
— Да, — кивнула она.
Она кивнула — я и перевернул.
— Рано! — вскрикнула она и, продолжая играть, свободной рукой перевернула страницу назад.
— Но вы же кивнули! — напомнил я ей — и перевернул страницу вперед.
— Да я не потому кивнула! Не потому! — нервно зашептала пианистка, играя какой-то сложный пассаж. — Вот теперь переворачивайте!
— Вперед?!
— Да!
Я перевернул.
— Назад!!
— Но почему? Вы же сами сказали перевернуть страницу вперед!
— Но вы же перевернули две!..
— Как это две?! — Я приподнялся и, загородив ей нотную тетрадь, стал разбираться со страницами. — Вот одна… вот… ах да, действительно!..
— Да что же вы делаете?! — взмолилась она и, изловчившись, шлепнула меня по рукам. Я автоматически шлепнул ее по рукам, как бы давая сдачи. Она вскрикнула. Скрипач вздрогнул и взял фальшивую ноту.
Так, толкаясь и переругиваясь, мы каким-то чудом доиграли наконец «Крейцерову сонату». Раздались аплодисменты.
— Стул отодвиньте! — ненавидяще глядя на меня, сказала пианистка. — Я же вам говорила. У меня длинное платье. Отодвиньте мой стул! Мне нужно встать и поклониться!
Я галантно отодвинул ей стул. Она встала и поклонилась. Потом начала садиться.
— Стул! — напомнила она, не оборачиваясь.
Поскольку слово «стул» теперь ассоциировалось в моей уже не работающей от страха голове исключительно со словом «отодвиньте», я его опять отодвинул. Она начала садиться на пол. Я автоматически подставил руки… Почувствовав их у себя на бедрах, пианистка взвизгнула и отскочила.
В зале прошел шумок. Там уже, наверное, давно обратили внимание, что, пока скрипач предается своему возвышенному искусству, какой-то молодой нахал у него за спиной сначала подрался с его аккомпаниаторшей, а теперь прямо на глазах у публики начал к ней грубо приставать. Я готов был провалиться сквозь сцену.
Дальнейшее плохо отпечаталось в моем сознании. Помню только, что, кажется, и дальше я все делал наоборот: переворачивал страницы, когда не нужно было переворачивать, и не переворачивал, когда было нужно. Двигал стул вперед, когда пианистка пыталась встать, таким образом припечатывая ее к роялю, и двигал его назад, когда она пыталась сесть, каждый раз ловя ее уже у самого пола.
Естественно, что после окончания каждого произведения музыканты, несмотря на аплодисменты, сразу же убегали за кулисы, чтобы хоть как-то перевести дух от этого кошмара. Но я оставался на сцене! Таким образом, получалось, что все аплодисменты доставались мне и я каждый раз долго и церемонно раскланивался…
Но все это были, как говорится, цветочки по сравнению с финалом нашего выступления.
— Паганини, — объявила ведущая. — «Вечное движение».
— Умоляю!.. — наклонилась ко мне пианистка. — Вы только ничего не делайте! Мы сами все сыграем. Просто сидите тихо. А еще лучше вообще отодвиньтесь!..
Музыканты начали играть, а я начал отодвигаться, естественно, вместе со стулом, издавая при этом страшный скрип. Пианистка гневно глянула на меня. Я отодвинулся еще дальше. Она опять посмотрела. Я опять отодвинулся. Потом еще и еще… Таким образом, пока они играли, я проделал довольно неблизкий путь от центра сцены в ее конец и очутился на самом краю.
В зале недоуменно перешептывались. Потом-то я понял причину. «Ну правильно, — размышляли там. — Великий Паганини, наверное, что-то имел в виду, назвав свою пьесу «Вечное движение», но зачем нужно иллюстрировать это гениальное произведение бесконечной ездой по сцене, да еще верхом на скрипучем стуле?!»
— Да когда же это наконец закончится?! — не выдержал скрипач и, прервав исполнение, сделал шаг в мою сторону, собираясь, по-видимому, оторвать мне голову.
Я в ужасе отпрянул назад… И вместе со стулом полетел со сцены в зрительный зал.
Тут началось что-то невообразимое. И продолжалось довольно долго. А поскольку ни музыканты, ни ведущая из-за кулис больше не появлялись, то я, чтобы хоть как-то прекратить весь этот смех, свист и улюлюканье, опять вскарабкался на сцену и очень торжественно произнес: «Концерт окончен!»