Одесский юмор

Ростислав Александров

Мирон Ямпольский Свадьба Шнеерсона

Ужасно шумно в доме Шнеерсона,Се тит зих хойшех – прямо дым идет!Там женят сына Соломона,Который служит в Губтрамот.Невеста же – курьерша с финотделаСегодня разоделась в пух и прах:Фату мешковую наделаИ деревяшки на ногах.Глаза аж прямо режет освещенье,Как будто бы большой буржуйский бал,А на столе стояло угощенье,Что стоило немалый капитал:Бутылки две с раствором сахаринаИ мамалыга с виду точно кекс,Картошек жареных корзина,Из ячки разные гебекс,Жестяный чайник с кипятком из кубаИ гутеса сушеного настой,Повидло, хлеб Опродкомгуба,Крем-сода с зельцерской водой.На подоконнике три граммофона:Один с кеквоком бешено гудит,Тот жарит увертюру из «Манона»,А третий шпилит дас фрейлехс ид.Танцуют гости все в угаре диком,От шума прямо рушится весь дом.Но вдруг вбегает дворник с криком:«Играйте тише, колет преддомком!»Сам преддомком Абраша дер МолочникВошел со свитою – ну прямо просто царь!За ним Вайншток, его помощник,И Хаим Качкес, секретарь.Все преддомкому уступили место,Жених к себе тотчас позвал:«Знакомьтесь, преддомком, – невеста —Арон Вайншток и Сема Качковал».Но преддомком всех поразил, как громом,И получился тут большой скандал.«Я не пришел к вам как знакомый,– Он тотчас жениху сказал, —Кто дал на брак вам разрешенье?И кто вообще его теперь дает?Я налагаю запрещенье!Чтоб завтра ж был мине развод!»Замашки преддомкома были грубы,И не сумел жених ему смолчать.Он двинул преддомкома в зубы,И начали все фрейлехс танцевать.

1920

Александр Куприн Белая акация

Дорогой старый дружище Вася!

А я вас все ждал и ждал. А вы, оказывается, уехали из Одессы и не забежали даже проститься. Неужели вы испугались той потребительницы хлеба, которая, по моей оплошности, ворвалась диссонансом в наше милое трио (вы, Зиночка и я)? Успокойтесь же. Это тип вам известный, по частям в разных местах хорошо вами описанный. Это – «халдейская женщина», из семейства «собаковых», specias – «халда vulgaris».

Удивляетесь ли вы тому, что спустя год после свадьбы я пишу таким тоном о своей собственной жене? Не удивляетесь ли еще больше тому, как это я, человек с большим житейским опытом, человек проницательный и со вкусом, мог заключить такое чудовищное супружество? Ведь вы все хорошо заметили – не правда ли? И это нестерпимое жеманство, изображающее, по ее мнению, самый лучший светский тон, и показную слащавую интимность с мужем при посторонних, и ужасный одесский язык, и ее картавое сюсюканье избалованного пятилетнего младенца, и нелепую сцену ревности, которую она закатила нашей бедной, кроткой, изящной Зиночке, и ее чудовищную авторитетность невежды во всех отраслях науки, искусства и жизни, и пронзительный голос, и это безбожное многословие, заткнувшее нам всем рты, наконец, эту трижды дурацкую ссору, где полезло наружу все грязное белье нашей семейной жизни, – одностороннюю ссору, потому что – вы помните? – кричала только она, а я молчал с видом христианского мученика, или, вернее, с видом побитой собачонки, давно привыкшей к жестокому и несправедливому обращению.

Но еще удивительнее причина, толкнувшая меня на этот злосчастный брак. Верите ли вы в колдовство? Ну конечно, не верите. Так вот, в наши прозаические дни именно надо мной было совершено чудо, волшебство, очарование – называйте, как хотите. Я был отравлен, одурманен, превращен в слюнявого, восторженного и влюбленного идиота не чем иным, как этой проклятой, черт ее побери, белой акацией.