– Я офицер, – сказал мой отец, – у меня есть имение. Я езжу на охоту. Мужики платят мне аренду. Моего сына я отдам в кадетский корпус. Мне нечего заботиться о моем сыне…
Он замолк. Женщины сопели. Потом страшный удар обрушился в дверь уборной, отец бился об нее всем телом, он налетал с разбегу.
– Я офицер, – вопил он, – я езжу на охоту… Я убью его… Конец…
Крючок соскочил с двери, там была еще задвижка, она держалась на одном гвозде. Женщины катались по полу, они хватали отца за ноги; обезумев, он вырывался. На шум подоспела старуха – мать отца.
– Дитя мое, – сказала она ему по-еврейски, – наше горе велико. Оно не имеет краев. Только крови недоставало в нашем доме. Я не хочу видеть кровь в нашем доме…
Отец застонал. Я услышал удалявшиеся его шаги. Задвижка висела на последнем гвозде.
В моей крепости я досидел до ночи. Когда все улеглись, тетя Бобка увела меня к бабушке. Дорога нам была дальняя. Лунный свет оцепенел на неведомых кустах, на деревьях без названия… Невидимая птица издала свист и угасла, может быть, заснула… Что это за птица? Как зовут ее? Бывает ли роса по вечерам?… Где расположено созвездие Большой Медведицы? С какой стороны восходит солнце?… Мы шли по Почтовой улице. Бобка крепко держала меня за руку, чтобы я не убежал. Она была права. Я думал о побеге.
1930
* * *Как объяснить сей парадокс?Сам черт себе тут сломит ножку:Случилось так, что некий фокс,Что фокстерьер влюбился в кошку.И нежно-приторен стал фокс,Он пел, рыдал румынской скрипкой;Он говорил: «У ваших ног-сГотов я умереть с улыбкой.Я дал бы хвост мой отрубить,Когда бы не был он отрублен,Чтобы поехали вы житьСо мной в Чикаго или Дублин.В стране, где выдумали бокс,Ничьи б не привлекало взоры,Что молодой шотландский фоксЖенат на кошке из Ангоры».И кошка, женщина в летах,Прельстясь мальчишескою страстью,Сложила вещи впопыхах,Бросая родину для счастья.Среди маисовых полейНа ферме зажили супруги,Вкушали лук и сельдерейИ обходились без прислуги.И ровно, ровно через годУ них родился фоксокот.* * *Жил да был на свете еж,Круглый и колючий,Так что в руки не возьмешь,Не пытайся лучше.Забияка был тот еж,Лез ко всякой роже;Он на щетку был похожИ на муфту тоже.У ежа с такой душойДруг был закадычный,Поросенок небольшой,Но вполне приличный.– Я да ты, да мы вдвоем, —Еж кричит, бывало, —Целый свет перевернем,И того нам мало!Но однажды еж вошел…В кухне пахло тленом…И приятеля нашелОн уже под хреном.Еж воскликнул, слезы лья:– Как ужасны люди!Лучший друг, почти свинья, —И лежит на блюде…С той поры стал еж скромней(Вот так перемена!),И боится он людей,И боится хрена.А теперь скажу вам все жПо секрету, тихо:Это вовсе был не еж —А ежиха.* * *Один американский барПаштетом славился и виски,Там были также и сосиски,Но лучше всех там был омар.Он, занимая важный пост(На полке медную кастрюлю),Так надоел лакею Жюлю,Что тот плевал ему на хвост.Лежал он год, лежал он два,Ему меняли обстановку:Петрушку, свеклу и морковку;Он постарел едва-едва.Но, доживая дни свои,Влюбился он в свою соседку,В одну усатую креветку,И объяснился ей в любви.Но в этот миг… всему конец.Но в этот миг случилось чудо!Жюль выложил его на блюдо,Шепча сквозь зубы: «Вот подлец!»И толстый лысый бегемот,Который съел сего омара,Был бледен, выходя из бара,И отирал холодный пот.* * *Он юнга. Родина его Марсель.Он обожает ссоры, брань и драки.Он курит трубку, пьет крепчайший эльИ любит девушку из Нагасаки.У ней такая маленькая грудь,На ней татуированные знаки…Но вот уходит юнга в дальний путь,Расставшись с девушкой из Нагасаки.Но и в ночи, когда ревет гроза,И лежа в жаркие часы на баке,Он вспоминает узкие глазаИ бредит девушкой из Нагасаки.Янтарь, кораллы красные, как кровь,И шелковую кофту цвета хаки,И дикую, и нежную любовьВезет он девушке из Нагасаки.Приехал он. Спешит, едва дыша,И узнает, что господин во фракеОднажды вечером, наевшись гашиша,Зарезал девушку из Нагасаки.1917–1921
Ефим Зозуля
Рассказ об Аке и человечестве
1. Были расклеены плакатыДома и улицы имели обыкновенный вид. И небо с вековым своим однообразием буднично голубело над ними. И серые маски камней на мостовых были, как всегда, непроницаемы и равнодушны, когда очумелые люди, с лиц которых стекали слезы в ведерки с клейстером, расклеивали эти плакаты.
Их текст был прост, беспощаден и неотвратим. Вот он: