Становлюсь лицом к солнцу, и за спиной у меня ложится длинная тень. Я ложусь на песок — тень исчезает.
Я смотрю перед собой. Рядом появляется другая тень. Она движется чертовски тихо, словно колышется на желтом песке, обманчивая, женственно нежная, ее притягательный силуэт волнует, как греза. Поднимаешь глаза — и греза исчезает. Не могу сказать, что женщина некрасива, но не так грациозно волнующа, как ее тень.
Море и солнце насмешливо играют с нами, ввергают в обман, их остроумие неистощимо. Будто остроумие может существовать в мертвой природе! А оно есть! Свет — это время. Изобрели же люди солнечные часы, эту невероятную игру тени, которая должна отсчитывать течение светлого утра, жаркого полдня и наступающего вечера.
Наконец, тень тает. И день. И часы, отсчитывающие время жизни.
Несколько дней назад в скромном провинциальном музее я увидел голову Марка Аврелия. Она походила на множество других, уже известных мне, и все же казалось, что у этой улыбка мраморной головы более сдержанная и горькая, глаза больше и грустнее, а подбородок более расслабленный и усталый. Этот император и мудрец писал: «Чаще думай о том, с какой быстротой исчезает все существующее».
Наверное, эта мысль пришла к нему в каком-нибудь из походов, когда он вечером отдыхал у моря…
ВОСКРЕСНОЕ УТРО
День был весенний, обыкновенный и солнечный. Легкий бриз скользил над лагуной, осыпал цветы с апельсиновых деревьев, шевелил свежую зеленую траву.
Жена сказала мне:
— Я что-то устала. Но давай поедем к морю. Только в такое место, где мало народу.
Хорошо посидеть перед невысоким отелем в кафе; по одну его сторону — прозрачный синий бассейн, по другую — море. Хорошо в другом отеле, где берег крутыми скалами спускается к глубокому заливу с волшебно прохладными пещерами. В выходные дни сюда приезжает много дипломатов. Кто отдыхает в пестрых креслах, кто играет в боулинг, есть и такие, кто уже купается в это время года. Чуть дальше расположены небольшие ресторанчики и полуразрушенные бункеры времен Роммеля. Там собираются главным образом специалисты, приехавшие по линии ООН, врачи и инженеры.
Я знал еще один ресторанчик, который прятался между высокими дюнами и низким кустарником, названия его уже не помню. Он был низенький, уютный и чистый, там варили хороший кофе, а в обед подавали превосходный буйабес — рыбную похлебку по-марсельски, делали вареные мидии с чесноком, петрушкой и оливковым маслом, могли испечь на решетке рыбу — дорадо или мерлана, — и держали в погребе прекрасное «розе». Об этом местечке я старался не говорить знакомым и друзьям, потому что возле моря обязательно надо иметь уголок для себя.
Уже несколько лет мы приезжали сюда раз или два в месяц. Нас неизбежно встречал один и тот же безмерно ленивый кельнер, худой и ссохшийся от горячего солнца. Его гостеприимство выражалось больше в улыбках, чем в усердии. Примет заказ и, не успев отойти от стола, обернется и спросит, правильно ли он понял. На самом деле ему было просто лень запомнить с одного раза. Но мы уже были старыми знакомыми, и когда он нас видел, его темные глаза смеялись, и это значило больше любых слов.
И сегодня ресторанчик пустовал. Было тихо, только чей-то ирландский сеттер вихрем носился по пляжу в глубоком убеждении, что вот-вот настигнет свою жертву. Официант вынес на песок несколько кресел, зонт и маленький белый столик. Мы с женой сели и взяли чашки с кофе, дочь уселась на песок, разложила формочки и начала варить обед — вот это котлеты, а это торт, а мороженое вы будете есть? Мы были готовы есть все.
На газеты ушло несколько минут, я отложил их в сторону и засмотрелся на тихую синюю ширь. Потом вскочил с удивившей меня самого энергией, взял дочь за руку и повел ее к близким скалам. Потому что сразу за пляжем ресторанчика начинались один за другим маленькие тихие заливы, над которыми висели острые скалы, изъеденные дождями и соленым ветром. Вдоль берега шла узенькая тропинка, и когда море спокойно, здесь страшно интересно, потому что у каждого заливчика своя красота и свои особенности. Иногда нам приходилось перепрыгивать большие бетонные блоки, — наверное, они скатились с шоссе, проходившего высоко над нашими головами, когда его ремонтировали.
Наши воскресные приключения начались.
Мы потерпели кораблекрушение и выброшены на пустынный морской берег. Потом мы разведали путь через залив к островку, лежавшему против самого берега. Там наверняка скучают бездомные львы и питоны, или хотя бы несколько шимпанзе, родственников известной Читы (каждое воскресенье телевидение передавало очередную серию про Тарзана), но мы никого не боимся. Потом мы вступаем в тень прибрежной пещеры, — обычно именно в таких местах пираты прячут свои сокровища: сделай семь шагов от большого камня, повернись лицом на восток, сделай еще три шага. Там и надо копать. Кто знает, может быть, это и правда; на этом побережье долго властвовал Хайреддин Барбаросса и некий Драгут, родом из Анатолии или с Балкан, который ничуть не боялся мальтийских рыцарей со всеми их геральдическими знаками и христианскими крестами.