Дождь усиливался, я пробовал рассмотреть, что он скрывает за своей мутной пеленой, довольный, что его плети не в силах ранить меня или намочить. Я думал, что как ветер приобретает цвет восходов и закатов, серых безмятежных рассветов и мрачных ливней и потому становится розовым и лиловым, серым и черным, — так и мосты Андрича словно расцвечены судьбами людей, которых уже давно нет на свете. Мосты живут задумчивые и грустные, оскорбленные и отверженные, старые и больные, оставленные в стороне от новых асфальтированных дорог, забытые, заброшенные, умирающие…
В дверь все чаще стучали, звонки телефона то и дело заставляли отрываться от книги или мокрой улицы с высокими кипарисами.
Я никогда не мог внушить своим сотрудникам, что не следует входить ко мне в кабинет каждую минуту по делу и без дела. Я просто не умею быть начальником и не могу вселять в подчиненных трепет перед железным порядком. Я утешаю себя тем, что когда люди, в совершенстве владеющие повелительным наклонением, возвращаются на родину, у них развиваются разные комплексы, им остаются грустные размышления о нелепо растраченной силе воли и горькие сожаления об оставленном кресле. А со мной этого не будет. Так ли это — не знаю. Человек легко обманывается и еще легче находит оправдание самому себе…
Принесли письмо от дуайена дипломатического корпуса. Он приглашает меня на Новый год в свою резиденцию, чтобы встретить праздник «в тесном дружеском кругу». Так это обычно называется.
Господин посол работает в этой стране уже так давно, что занимает первое место в шеренге дипломатов на официальных встречах и проводах, при вручении поздравлений по случаю национальных праздников и выражении соболезнований по поводу кончины какого-нибудь государственного мужа. У него смуглая кожа, черные волосы и светлая, совершенно белокожая супруга. Он встретил ее в европейской горной стране, которая славится тем, что любая ее женщина — отличная хозяйка и любой банк — самое солидное финансовое учреждение мира. Говорят, что мой коллега положился и на одно, и на другое утверждение, и не без оснований. Не знаю, каковы были его сбережения, но знаю, что его жена в самом деле вкусно готовила, умела подобрать сыры и подавала лучший в городе кофе.
Я не мог ответить отказом, потому что дуайен есть дуайен. Уважение — норма нравственности и поведения, которая должна быть взаимной. Надо подумать, какой будет смысл от этого приглашения, потому что все должно иметь свои оправдания. Но с ответом можно подождать и до завтра, а сейчас следует отодвинуть книги в сторону и заняться новой порцией почты, которую вносит в кабинет секретарша.
Там всего несколько телеграмм, которые требуют немедленного ответа, а остальное — опять поздравительные открытки, альбомы репродукций, коробки с конфетами и фруктами и даже бутылка виски с незнакомой синей этикеткой. Я несколько смущен в своих познаниях материи, которой некогда занимался — просто так, из чистого снобизма, но меня утешает, что сейчас другие с таким же недоумением рассматривают бутылку «троянской сливовой» и тоже думают, стоит ли ее открывать.
Первая половина рабочего дня кончилась, я слышал, как одна за другой отъезжают от посольства машины. Было уже совсем бессмысленно возвращаться к книгам об Андриче и случайно нахлынувшим воспоминаниям.
Все стало обыкновенным, серым и будничным.
Я снова подошел к окну.
В глубине улицы за призрачной пеленой дождя медленно шли двое в длинных чуть ли не до пят пальто. Иногда они останавливались, о чем-то говорили, повернувшись друг к другу, потом медленно шли дальше, пригнувшись под тяжестью мокрых пальто.
Я напрягал зрение, чтобы рассмотреть их.
Они были слишком далеко.
Но это не могли быть ни Иво Андрич, ни Светослав Минков.
Минков лежит на Софийском кладбище рядом с Алеко Константиновым.
Где похоронен Андрич, я не знаю.
Я почувствовал боль — мутную, как старая икона.
И одиночество…
СОЛНЦЕ И ДОЖДЬ
Солнце взошло огромное — не солнце, а круглая жаровня с раскаленными углями. Вокруг него разбросаны рваные облачка, как пурпурные мантии тех, кто владычествовал на этой земле много веков назад. Земля твердая, коричневая, золото восхода присыпало ее мокрую парную плоть. Насыщенные утренней влагой деревья опустили плечи, они грустны по-осеннему, но солнце несет радость и обещание, обещание несет и каждый рождающийся день.