Я не знал, что сказать. Он продолжал:
– Это забавная история. Если б я вам рассказал, вы бы не поверили. Все-таки я расскажу. Так вот, графиня, вы знаете, какая графиня, прослышала, я и знать не хочу от кого, о существовании Элизы. Она захотела прийти на сеанс. Как вы сами понимаете, она не могла пропустить такое. Мне пришлось вести ее туда. Избавлю вас от рассказа об ухищрениях, которые она применяла, чтобы достичь этого. И вот мы на улице Насьональ. Самое интересное, что ее выставили за дверь. Все произошло довольно быстро. Я остался. А она ушла. За это время продырявили ножом шины ее автомобиля. Вы представляете, какое у нее при этом было выражение лица? Англарес взбешен. Поскольку эта история выставляет в совершенно смешном свете особу, о которой идет речь, он не осмеливается ничего сказать. Но он наложил вето на всякую связь с группой Муйарда. Он обработал своих прихвостней – Шеневи и Вашоля. И я уверен, что он прочтет вам наставление перед сегодняшним собранием. Думайте обо всем этом что хотите, я вас предупредил. И прощайте.
И правда, через полчаса после его ухода я получил маленькую записку от Англареса с приглашением на ужин.
Его еще не было дома, когда я пришел; меня приняла его жена. Она усадила меня, завязала разговор. Это была ослепительная женщина, она меня просто оглушила. Видя, что из меня ничего не вытянешь, она легко нашла предлог, чтобы оставить меня и исчезнуть. На столе валялся том «Капитала»; удивленный тем, что Англарес развлекается таким чтением, я не слышал, как он вошел.
– Вы никогда не читали эту книгу? – спросил он меня с другого конца комнаты.
– Нет-нет, – промямлил я.
Вместе с ним пришел Венсан Н. Оба, казалось, были в прекрасном настроении, которое появляется благодаря посещениям кафе. Я с восторгом слушал их речи, по-моему, редкие по красоте. Вновь появилась госпожа Англарес. Мы сели за стол.
– Нет никакой возможности избавиться от Вашоля, – сказал Англарес жене, а мне: – Вашоль взял за правило приходить сюда обедать по всем крупным поводам и даже по мелким: он никак не может понять, что я не жажду его видеть.
Потом, к моему большому удивлению, Н. принялся рассказывать один за другим непристойные анекдоты об этом человеке, анекдоты, которые заставляли смеяться Англареса и прыскать со смеху его жену. В течение всего ужина каждый из друзей поочередно становился мишенью для насмешек Н. к полному удовольствию хозяев. Я тоже смеялся над этими рассказами, и хотя не понимал всего, но не переспрашивал. Дошли и до Сакселя. Но эта тема, казалось, не вдохновляла рассказчика. Тогда Англарес вооружился своим пенсне и приступил к атаке:
– Поскольку мы заговорили о Сакселе, должен вам сказать, что именно из-за него я захотел повидать вас перед сегодняшним собранием.
– Я догадывался, – холодно сказал Н.
Англарес загадочно улыбнулся. Они оба показались мне очень сильными противниками. Я же не разомкнул рта.
– Сегодня вечером, – продолжал Англарес, – мы будем обсуждать наш союз с группой спиритов-коммунистов. Но ведь эти люди не представляют никакого интереса, откровения медиума – сплетение подражаний и нелепостей; этот Муйард – кретин, а его сторонники – жалкие люди, которые ни в чем ничего не смыслят. Впрочем, Трави, который был на одном сеансе, все это отлично знает.
Н. посмотрел на меня. Нужно было, чтобы я что-то сказал.
– Вы же не разделяете энтузиазма Сакселя, в конце-то концов, – сказал мне Англарес немного нетерпеливо.
– Саксель не был энтузиастом, – возразил я, думая таким образом отвертеться.
Но мне ответили:
– Во всяком случае, Саксель сам сообщил мне, что, выходя от Муйарда, вы воскликнули: «Какое убожество!»
– Да, так было, – сказал я.
– Сегодня вечером, – продолжал Англарес, – Саксель будет защищать перед нами это самое убожество. Вы его знаете, он способен увлечь за собой большинство. Это было бы прискорбно. У меня есть против него решающий аргумент, но я не могу им воспользоваться. Саксель – мой друг. А также ваш. Вы прекрасно понимаете, что в теоретической дискуссии я не могу использовать против него аргумент ad hominem. Однако он был бы решающим. Мы молчали.
– Поэтому я попросил вас прийти: я хотел, чтобы вы могли судить об этом. Так вот, вся деятельность Сакселя в этой истории определяется одним: он – любовник Элизы, медиума. Он намеренно молчит об этом. Но теперь вы понимаете его позицию. Дружеский жест по отношению к нему – вытащить его оттуда и расстроить его замыслы. Девять часов, – простонал он, – мы опаздываем! Но, – и это относилось только ко мне, – вы, конечно, не обязаны выступать против него. Мы вызвали по телефону такси.
Собрание проходило в подвальном помещении одного кафе на бульваре Бомарше. Столом служил бильярд. Собралась куча людей, которых я никогда не видел, в целом человек сорок, включая женщин и совсем зеленых юнцов. Позже я узнал, что по такому поводу побеспокоили себя бельгийцы, швейцарцы и югославы. Оставленный Англаресом, к которому устремились присутствующие, и Венсаном Н., которым завладел неизвестный мне человек, я почувствовал себя слегка потерянным среди всех этих людей. Наконец поступило предложение начать работу. Все разместились вокруг бильярда в два или три ряда. Вашоль, главный редактор журнала, счел себя официальным председателем. Англарес отодвинулся в тень. Саксель явился только что; стульев больше не было; он сел на маленький столик в самой глубине подвала. Вашоль зачитал повестку дня; возражений не последовало; занялись вопросом о Муйарде. Шеневи зачитал очень нелестный отзыв. Саксель запротестовал: Шеневи не имеет права выступать, он не был ни на одном сеансе.
– Совершенно справедливо, – ответил Шеневи, – в таком случае я предлагаю Трави рассказать нам о том, что он видел и слышал на улице Насьональ.
Я смотрел на Англареса, он не шевелился. Все было разыграно, и я знал об этом. Все напрягли слух, поскольку никто, должно быть, не сомневался в моей искренности. Тогда я рассказал о том, что видел и слышал на улице Насьональ. Меня спросили, что я об этом думаю; я вынужден был признаться, что не думаю ничего хорошего. Саксель отстаивал свою идею:
– Не так важно нынешнее состояние этой группы. Мы преобразим их и сможем благодаря им внедрить наши идеи в среду пролетариата.
– Твои идеи или наши? – вызывающе спросил Шеневи.
– Я сказал: наши идеи, – ответил Саксель, предпочитая не начинать по этому поводу дискуссию.
Он продолжал отстаивать свою точку зрения, он говорил, говорил, он умел говорить, но собрание слушало его с недоверием. Он стал раздражаться, он продолжал говорить, в конце концов он уже не знал, что сказать, и решил замолчать. Он сел обратно на свой столик. Все молчали, как бы показывая этим, что они обдумывают сказанное. Я видел, как в темном углу что-то блеснуло: Англарес поправлял пенсне.
– Я предлагаю оставить этот вопрос открытым. Нам нужна дополнительная информация. Саксель – единственный человек среди нас, поддерживающий регулярные отношения с группой, о которой идет речь. Мы могли бы назначить комиссию из трех человек, которая помогла бы Сакселю в его работе.
Единодушное одобрение. Назначили комиссию: туда вошли Англарес, Вашоль и Шеневи. Саксель, казалось, был очень доволен таким решением.
Все это длилось ужасно долго; так что, когда приступили ко второму вопросу, кто-то заметил, что уже слишком поздно, чтобы начинать столь важное обсуждение, но еще кто-то счел, что у нас достаточно времени, и к тому же югославы должны уезжать на следующее утро. Могут ли они отложить свой отъезд? Нет, не могут. Кто-то предложил проголосовать, чтобы выяснить, стоит продолжать работу или нет. Еще один возразил, что голосовать – глупо, мы только потеряем время. Приверженец голосования настаивал. В конце концов решили продолжать. Один югослав взял слово. Было без четверти двенадцать. Те, кто из пригорода, потихоньку выскальзывали. Англареса это взбесило:
– Если среди нас есть люди, которые не способны пропустить один поезд ради своих убеждений, нам остается только разойтись.
Он встал. Шеневи встал. Вашоль встал. Все встали. Заседание было окончено.