Они, наверное, записывают все вызовы. Обеспечение безопасности, исключение внештатных ситуаций и все такое. Только голос черта с два опознают: в аварийном режиме телефонный аппарат модулирует сигнал особым образом. Что-то там, связанное с мощностью и четкостью в ущерб оригинальным характеристикам. То есть, сообщение в любом случае дойдет до адресата, смысл сохранится, зато тембр и интонации исказятся. Если повезет, до полной неузнаваемости.
— Сеньорита? О, какой у вас приятный голос, намного приятнее, чем мои обстоятельства… Чем вы можете мне помочь? Блаженная самаритянка, вас мне послал сам Господь! Видите ли, я сейчас очень-очень нуждаюсь в помощи, особенно в средстве передвижения, потому что сам двигаться, увы, не могу. Что случилось, спрашиваете? Да дурость взыграла, она проклятая… Говорила мне мама не ходить туда, где можно подвернуть ногу, так разве я слушал? Вот и сижу, не знаю, что делать, хорошо хоть не на телефоне… То есть, на телефоне, конечно, но не в том смысле, сеньорита, не в том! Да, вы очень меня обяжете, если пришлете машину. Только есть одна просьба, огромная, как океан. У вас работает мой знакомый, так вот, присылайте именно его, он маме не расскажет, что и как. Ну, вы понимаете? Как зовут? Муньес. Нанду Муньес. Да-да, конечно! Свободен сейчас? Вы не могли меня обрадовать больше, прекрасная сеньорита! Откуда знаю, что прекрасная? Да вы другой просто не можете быть! Куда ехать? Я разве не сказал? Вот пустая голова… Это рядом с Низиной, сразу за Седьмым северным кварталом. Да, старый лагерь, он самый. Только я не на улице, я в доме. Приметный такой, с крашеной синей жестяной дверью. Скоро будет? Жду с нетерпением!
Машина приехала быстро. Ровно семнадцать минут и двадцать три секунды понадобились Муньесу, чтобы прибыть в назначенное место: я считал. Чтобы не отвлекаться ни на что большее.
Такси замедлило ход в начале вереницы домов, медленно проползло по улочке и остановилось. Не у указанной двери, чуть поодаль. Нанду вышел, осмотрелся, сверяясь с записями в блокноте, потом решительно толкнул жестяной лист и… Застыл на пороге.
Стоял он недолго, намного меньше, чем ехал сюда. Шагнул внутрь. С минуту пропадал в доме, потом вновь появился на улице, и выглядел таксист, прямо скажем, ошарашенным. А в руках нес то, что должен был. Вернее, того.
Бережно усадил Генри или даже уложил на переднее сиденье рядом с водительским, помял в пальцах листок бумаги, рассеянно озираясь по сторонам, захлопнул дверцу, вернулся на свое место и взялся за рацию.
Я не слышал, о чем он переговаривался, но видно, был получены вполне ясные инструкции, потому что по окончанию разговора машина аккуратно двинулась в сторону Низины. Вот теперь можно передохнуть и наконец понять, что… Спину изрядно саднит.
Куртка, одолженная из запасов папаши Ллузи была хороша всем, кроме своего возраста: пополнялась прорехами от любой встречи с чем-нибудь заостренным, особенно с гвоздями и шурупами, торчащими из стен, о которые я обтирался. И защитить толком не защитила: майку дыры с засохшей кровяной окантовкой украшали в тех же самых местах.
Такой вид вызвал бы вопросы. Непременно. Вряд ли кто из прохожих задал бы их мне напрямую, но на ум положил бы точно — до первого заинтересованного интервьюера. Нужно раздобыть какую-нибудь новую тряпку. Или вернее, новую старую: этого добра повсюду должно быть вдоволь.
Но так только думалось, а на самом деле, поиски затянулись. Если в том квартале, где я повстречал Карлито и Анхеля, многие дома стояли практически нетронутыми «полными чашами», то здесь, ближе к границе обитаемого города, воришки явно чувствовали себя смелее. Пришлось снова углубляться в лабиринты старого лагеря, попутно осматривая территории следующего рабочего дня и матерясь всякий раз, когда одежда все-таки попадалась на глаза. Карлики тут одни жили, что ли? Ни одной куртки моего размера на целую квадратную милю!
И все-таки, я её нашел. Основательно перелопатив горы мусора, насквозь пропылившись и прочихавшись. Примерно того же фасона, примерно в том же состоянии. Отчаянно-желтого цвета, правда. Выглядел я в ней, наверное, кенаром-переростком, но на лице Петера, остановившего машину за пару дюймов от меня, выкарабкавшегося из лачуги на свет божий, улыбки не возникло. Как не возникало никогда, по определению.
— Ты. — Он не спрашивал. Разговаривал сам с собой. Даже не со своим подчиненным по правую руку. — Опять и снова.
— И вам доброго дня, сеньор.
— В каждой точке напряжения.
— Шеф?