Она этого заслуживает. Восторгов. Аплодисментов даже. Но своей женщине я такого не позволю. Никогда. Только наоборот и никак иначе. Защищает мужчина, это его долг. Святой и священный.
Спускаются они медленно. Хэнк ещё недостаточно уверенно себя чувствует на ногах, а Лил даже дышит ему в такт, смиряя природную живость.
Жаркое или что-то там, в кастрюле, остывает и пахнет все слабее. Надо будет снова подогревать, наверное. Когда проголодаюсь.
Драные занавески вздрагивают от прикосновений ветра, то закрывая пыльной вуалью происходящее на улице, то снова выставляя на обозрение.
— Вот так лучшие женщины и уходят. С лучшими друзьями.
Фелипе стоит, прислонившись к стене. С очередной бутылью в руке, конечно. Только почему-то не торопится пить, а задумчиво смотрит в ту же сторону, что и я.
— Ты уж извини, я тут… Да и глухой услышал бы, что уж говорить.
Это точно. Мы же не понижали голос, особенно ближе к финалу разговора.
— И второй раз извини. Ты ведь остаешься, а я этому рад.
Вышли на улицу. Остановились. Кажется, Хэнк оглянулся. На дом. На кухонное окно.
— А ещё знай, на всякий случай… Как решишь, так тому и быть. Указывать не стану. Вот посоветовать могу. Если понадобится.
Уходят. И я знаю, что через шаг Лил и Хэнк придвинутся друг к другу чуть ближе. Через два её ладошка робко ткнется в его пальцы. Через три…
Я вижу, что будет с ними. И я могу сделать так, чтобы ничего этого никогда не произошло.
— Хотя, пожалуй, первый совет дам сразу, безо всяких вопросов.
— Какой?
— Забудь.
— О чем?
— О том, что сейчас с вами всеми было. Дело молодое, глупое. Жалеть ещё будете.
— А вдруг не будем?
— Тогда и вовсе запоминать незачем!
Если учесть, что память порой приносит больше проблем, чем беспамятство… Пожалуй.
На улице пусто. Ни души. Вот оно, настоящее. Чистый лист.
Все заново?
Нет, потому что жизнь — история с продолжением. И никак иначе.