— Мне сказали, что рядом с ним хозяйничают какие-то гиены.
— «Гиены» шакалят только по ночам.
Занимательное откровение. Жаль, не проясняющее картинку.
— Хотя… — Девица задумчиво окинула меня взглядом. — Ты же чужой.
Спасибо, знаю. Понял уже.
— И что с того?
— Чужих здесь не…
— Не любят?
— Не привечают, — поправила она и вздохнула: — Провожу, так и быть. Со мной не тронут.
Сказано было почти равнодушно. А казалось бы, должно было прозвучать гордо. С вызовом.
— Ты только что лежала на полу без сознания. Какие могут быть прогулки?
— Хочешь вернуться к своему другу?
Обменялись ударами, что называется. Но она права:
— Хочу.
— Тогда идем. Потом как-нибудь отблагодаришь.
Конечно, её зашатало. При выходе под яркие солнечные лучи.
— Может, предложишь даме руку?
— Локтя хватит?
Ладошка оказалась узкой и невесомой, зато горячей.
— Тебя лихорадит?
— Это пройдет.
Надеюсь. Не хватало ещё и мне подхватить заразу. Будем тогда лежать с Хэнком рядышком. Только заботиться о нас будет некому.
— А зачем тебе к собору?
— Не к собору, а в собор.
— Молиться?
Когда ничего другого не останется, может, и поболтаю с Господом. Хотя, смысла нет: Он и так все видит. Если находит время присмотреться.
— Хочу поговорить с падре.
— В церковном приюте твоему другу не станет лучше, — авторитетно заявила девица. — И там ему не дадут «кровь Жожо».
— Почему? Она же помогает, как ты говоришь.
— Потому и не дадут. Не богоугодное зелье.
— Ещё скажи, колдовское!
Она повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Твердо. Решительно. Вот теперь — с настоящим вызовом.
— Те, кто не верит в чары, не получат от них пользы. Помни это.
Да, эффект плацебо ещё никто не отменял. Согласен. Но у всего и всегда находится вполне понятное объяснение, а потому незачем приплетать к месту и не к месту всякую сверхъестественную чушь.
— Зачем мне верить? Не я же болен.
— Ты должен верить. За вас двоих. Потому что сейчас твой друг находится за границами этого мира. И если хоть на миг усомнишься…
Зловещий тон усилился до предела, чтобы оборваться, обозначив паузу. Очень похожую на театральную. Ладно, подыграем. Не будем портить чужое представление.
— Не усомнюсь.
— Хорошо.
Меня похвалили? Вряд ли. Скорее, похлопали по голове, как собаку, выучившую очередную команду.
Странная она, эта девица. Почему-то кажется, что её общество куда опаснее, чем шанс встретить пресловутых «гиен» или прочую местную шушеру. А впрочем, не обманула: несколько парней разбитного вида, встретившихся нам на пути, не сделали попытки приблизиться. Зато каждый из них, без исключения, изобразил один и тот же непонятный жест. С вариациями, конечно, на свой лад, но легко узнаваемый.
Ладонь, сжавшаяся в кулак. Ноготь большого пальца, прикоснувшийся к губам. Они все делали так, люди с недобрыми лицами, провожая нас взглядами. И все-таки не двигались с места, а значит, бесстрастная уверенность моей спутницы имела под собой основание. Весьма веское.
Последние годы я видел площадь перед собором только в дни торжественных месс, заполненную народом, и успел забыть, что она похожа на чашу огромного бассейна. Не такая ослепительно белая, как высокие стены храма, скорее цвета слоновой кости. Зато искристая. Сверкающая под лучами солнца. Сущая ерунда, всего лишь крупинки кварца в каменных плитах, но кажется, будто шествуешь по осиянным небесам к вышнему престолу…
Свет оборвался за порогом. Как всегда.
— Дитя моё, что тебя привело?
Поцелуй в лоб. Теплое объятие крепких ладоней.
— Неужели снова случились…
Падре Мигель осекся, словно только сейчас заметил моё присутствие. И посмотрел вопросительно. Но не на меня. На девушку.
— Тебе есть, что мне рассказать?
Она кивнула. Не слишком охотно и все же послушно.
— Пойдем. Вы нас извините?
Я тоже кивнул. Правда, без особого послушания. Все равно ничего другого не оставалось.
Внутри было пусто и тихо. Красота убранства доступна обзору от начала и до конца лишь в такие часы. Без людей. Величественная. Отрешенная. Совершенная. На её фоне кто угодно показался бы преступлением против идеала. Даже…
Я редко видел, чтобы она молилась. Да, присутствовала, шевелила губами, склоняла голову, но больше играла, чем жила разговорами с Господом. А женщина, которая сейчас сидела на скамье прямо напротив алтаря, явно была погружена во что-то, недоступное никому, кроме двух искренних собеседников.