Алехандро Томмазо дель Арриба. Черты его лица с такой высоты разглядеть трудновато: хорошо видны только светлые локоны на общем темноволосом фоне прихожан, собравшихся к мессе. Настоящий красавец, между прочим. Ни одна женщина не может устоять перед взглядом карих глаз под блондинистыми бровями — самым удачным сочетанием, на которое способна природа. Блистательный облик, отменная родословная, безбрежное состояние, шикарное будущее. И при всем при этом…
— Когда-нибудь я запыхаюсь и умру, пробуя до тебя добраться!
Лукавит? Конечно. Как всегда. Но старательно изображает одышку.
— Что тебя вечно тянет сюда, Фрэнк? Хочешь быть поближе к богу?
Он всегда так меня называет. С самого первого дня знакомства, когда я в самой прямой и жесткой манере заявил, что мне не нравится каноническая форма моего имени. Другой бы, наверное, взял себе на заметку эту ахиллесову пяту и при случае тыкал бы в неё иголкой. Другой, да. Только не Хэнк.
— Узел ослабь: дышать будет легче.
— А ты, смотрю, все предусмотрел заранее?
Я просто не очень люблю галстуки. И шейные платки. И вообще не люблю все, что стесняет движения и прочие способы восприятия мира.
— Оно того стоило. Сеньоры де ла Банно чуть не захлебнулись ядом, глядя на меня.
Широкая белозубая улыбка только подтверждает непристойность моего поступка. Если бы старший наследник семьи дель Арриба был девушкой, я бы, пожалуй, в него влюбился. Окончательно и бесповоротно. Только вовсе не за красоту и всякие материальные мелочи и крупности. За умение подмечать главное в любой ситуации:
— Ни дня без книги?
— Надо же хоть какое-то представление получить о науках. Напоследок.
— Ты сегодня чересчур мрачный. Что-то случилось?
Под сводами собора заметалось эхо приветственных вздохов, значит, падре Мигель уже занял свой проповеднический трон. Ну да, точно. Уже слышу:
— Каждый из нас хотя бы раз в жизни пробовал смотреть на солнце, обжигаясь и бессильно опуская взгляд. И блики света ещё очень долго метались в наших глазах, мешая смотреть, но что ещё более печально, мешая видеть, что там, внизу, где-то под ногами продолжается все тот же мир. Тот же, что простирается над головами. И в этом мире…
— Не будем ему мешать, ладно?
Хэнк такой. Вечно думает обо всех, кто находится вокруг. Даже если это самое окружение не замечает его присутствия.
— Хорошо, пойдем на воздух.
Внутри — галерея, снаружи — грозди балконов, с улицы выглядящие, как причудливые птичьи клетки, только сплетенные не из проволоки, а из камня. Бархатистый белый мрамор.
— Так что случилось?
Скамеек тут нет, можно лишь опереться спиной о витые колонны.
— Меня выгоняют на работу.
Я старался говорить предельно серьезно, но Хэнк все равно улыбнулся. И шутливо погрозил пальцем:
— Труд облагораживает человека. А значит, отказываться от…
— Все кончено. Понимаешь? Теперь уже все и насовсем.
— Ты говоришь о…
— Ты знаешь.
Он подумал и кивнул.
Собственно, я смог признаться только ему. Однажды. Единственному человеку, от которого невозможно было бояться получить порицание.
И да, думаю, надеяться все же стоило. Верить я перестал примерно год назад. Потому что вера закончилась. Высохла, как лужа под палящим солнцем. А сейчас и надежда потихоньку иссякает, оставляя после себя раздражение. Правда, пока ещё глухое.
— Осталось всего несколько дней, а вместо того известия, которое мне было бы радостнее всего услышать, получаю что-то вроде приказа: выбирай, чем хочешь заняться, и выметайся.
Белокурая голова качнулась:
— Тебя не могли выгнать из дома.
— Ну… Это читалось между строк.
Узкая ладонь с длинными пальцами примирительно легла мне на плечо:
— Не придумывай то, чего нет.
Если бы! Никогда не страдал богатой фантазией. Только голые факты. Ничего кроме фактов.
— Вот сам подумай, неужели им было трудно решиться на усыновление? Или вдруг нашлись другие причины, по которым мне нежелательно становиться даже на шаг ближе к имени Линкольнов?
— Фрэнк, иногда случается, что…
— Все ведь из-за него, да? Из-за этой мелкой твари?
— Не говори так о брате.
Когда надо, Хэнк способен выглядеть суровым. Не хуже ангела с карающим мечом. Но поскольку из глубины карих глаз никуда не деваются доброта и понимание, испугаться не получается. По крайней мере, у меня.