Ого. Бесноватый? Чем дальше, тем интереснее.
— И что с ним не так?
— С Норьегой? — уточнил пьяница, допивая холодную коричневую жижу. — Да все так. Просто как один раз загорелся, так и не тухнет.
— И чем горит?
Невинный вопрос, как ни странно, вызвал настороженное ожесточение:
— А тебе какое дело? Ты ж пришлый. Нашу жизнь до конца не разделишь.
Где-то я уже сегодня слышал это слово. «Пришлый». Вернее, «пришлые». И да, я не собираюсь что-то с кем-то разделять. Но каждую цепочку событий и фактов нужно прослеживать целиком, до самого завершения. До выводов. Иначе в наблюдениях не будет никакого прока — так нас учили.
— Поговорим об этом?
Он удивился. То ли дружелюбию тона, то ли самому предложению. Но отказываться не стал. Наверное, тоже любопытничал.
— Говори, раз решил.
— Сегодня я был…
Нет, пожалуй, не стоит открывать все карты сразу. Ллузи и так рано или поздно узнает, что я получил работу. А с ней и дополнительное довольствие, что особенно важно пьянице.
— Услышал в разговоре одну непонятную вещь. Про Низину и Лимбо. Что между людьми, живущими тут и там, нет никакой разницы.
— Это все знают.
Неужели? И университетские преподаватели? Почему же они молчали о подобном равенстве?
— Не потому, что они «люди». В общечеловеческом смысле и все такое. По своим… физическим качествам.
— Зачем мудришь? — Фелипе почесал небритую щеку. — Одинаковые мы. И всегда были одинаковыми.
Ну да. Большинство обитателей Вилла Лимбо не может покинуть пределы Санта-Озы. Не может подняться вверх по склонам гор. И таковы же те, кто живет в Вилла Баха. Только граница, которой вроде бы не должно быть, прекрасно себя чувствует и исчезать не собирается.
— Но откуда тогда взялось разделение?
— Вот с такими вопросами ты пришлым всегда и останешься.
Пусть. Мне в этом городе никто и никогда не был рад.
— И все-таки?
Папаша Ллузи посмотрел в чашку. Даже перевернул её, чтобы убедиться: кофе больше не осталось.
— Здесь ничего не было. Почти ничего. Хоть знаешь, где город заканчивался? Прямо за соборной площадью. Дальше набережная была. И океан. Это потом земель насыпали, уже позже, когда понадобилось беженцев расселять. Им ведь не податься было выше, а там, где теперь Лимбо… Там люди уже до того жили. Веками.
Намывные территории? Да, что-то такое рассказывали. На лекциях. Вскользь и мельком, как мало значащий факт.
— Значит, Низина совсем недавно возникла?
— Да как сказать, недавно… — Он посмотрел в окно, печально, но мечтательно. — У детей первых поселенцев уже свои дети тут выросли. Время летит быстро.
Третье поколение на подходе? Наверное, достаточно, чтобы считать место жительства постоянным, а землю родной. Я почти не помню Орлеан. Так, какие-то обрывки на фоне родительских фигур. Но вопрос в другом:
— Дети. Внуки. Это значит, семьи. А семье всегда нужен дом. Для новых детей и внуков. Но то, что здесь повсюду… Это не дома. Лачуги. Временные прибежища. Почему?
— Ты меня спрашиваешь?
М-да, не самый удачный адресат вопроса. Но можно слегка сменить тему:
— У тебя есть дети? Или были?
На меня посмотрели, как на идиота. Впрочем, безобидного.
— Думаешь, я бы тогда жил тут один?
Понятно.
— Извини.
Пьяница вздохнул. Видно, разговор зашел о малоприятных вещах.
— Я не был против детей. Никогда. Но они не хотели.
— Кто «они»?
— Мои женщины.
Сказано было с отчетливой гордостью. И пожалуй, в неё верилось. Нужно было только повнимательнее присмотреться к немолодому и давно уже переставшему заботиться о внешнем виде человеку. Но сама фраза…
— Ни одна из них? Разве не каждая женщина стремится родить?
— Мне такие не попадались.
— Даже чтобы захомутать?
Прыснул. Почти бесстрастно.
— Это смешно?
— Эх, молодость, молодость… Я ведь тоже от венца бегал. Поначалу. А потом, когда понял, что к чему в жизни, было уже поздно. Жизнь стала другой.
— В чем другой?
Он повернулся, собираясь уходить с кухни, но на прощание объяснил:
— Детей и семьи заводят, когда есть будущее. А когда его нет… Глядеть, как твой ребенок день за днем бьется о каменную стену — не всякая мать выдержит. Да и отец тоже.
Шаркающие шаги закончились скрипом петель гамака, что означало: хозяин дома вернулся на свое любимое место. А с улицы в дом тем временем поползли сумерки.
Имение сенатора никогда не знало ночи. Едва солнце начинало садиться, повсюду загорались многочисленные светильники. Только в спальне можно было ощутить темноту, если наглухо зашторишь окна. Зато тут над головой были…