Совершу невозможное, то есть.
Для меня ведь слово «папа» означало ужас. Воскрешало в памяти кошмар вечных склок, ссор, оскорблений и рукоприкладства. Да, не в мой адрес. Меня отец никогда не трогал. Зато маму не щадил. Нуждалась ли она в защите? Семилетнему ребенку этого было не понять никакими силами. Я и теперь не уверен. Моей рукой вела в тот день странная, шальная мысль: а что случится, если животная агрессия, которая вдруг так ярко запылала в Андре Дюпоне, вдруг вырвется наружу? Одно дело, если обрушится на маму или меня: мы же оба одно целое с отцом. Семья. Нам нестрашно. Но за дверью дома мир продолжается. И в нем живут люди, которых наша боль не должна была коснуться. Ни за что на свете.
— Как проходят каникулы?
— Нормально.
— Отдыхаешь хорошо? Элена сказала, что последние дни ты проводишь с книгами.
— Готовлюсь к дипломной работе.
— Уже выбрал тему?
— Не окончательно.
— Тебе нравится изучать общественные науки?
Не знаю. Не думал. Нужна какая-нибудь ерунда, чтобы отвлечься, вот и все.
— Они ничем не хуже других.
— Но ты не питаешь к ним особой склонности?
Признаться? Сказать, что выбрал это факультет неслучайно? Наверное, Джозефу такой ответ польстит. Да, я хотел быть похожим на… Вернее, хотел быть готовым к самому главному дню своей жизни. И не посрамить доброе имя, что называется.
— Преподаватели не жалуются.
В усах сенатора мелькнула и спряталась улыбка.
— Ты не должен делать то, что тебе не нравится.
Красиво сказано. Со всем спокойствием и уверенностью уважаемого человека. Только напутствие слегка запоздало, не правда ли?
— Я не знаю, что мне нравится.
— А вот это достойно сожаления.
«Фалькон» скользит над поверхностью дороги все плавнее и мягче, значит, мы поднимаемся в горы по серпантину пасо Серро. Интересно, зачем?
— У меня ещё вся жизнь впереди. Хватит времени для размышлений.
— На некоторые вещи не стоит тратить слишком много усилий.
Намекает на бессмысленность моих стараний? Так можно было давным-давно разрушить мечты. Несколько слов правды меня не убили бы, зато избавили бы от нынешних мучений. А много ли милосердия в многолетнем обмане?
— Я постараюсь так и поступать. В будущем.
Ещё один поворот, на аллею, деревья по обе стороны которой смыкаются ажурным потолком над нашими головами.
Узкая, рассчитанная на одну машину. Посыпанная речным песком, ещё не успевшим потерять блеск. И дом, в конце пути восстающий из зелени, тоже новехонький. С иголочки. Не беленый, как это принято в имениях ниже по склону, а облицованный камнем. Грубовато обтесанным, шершавым, невзрачным… И абсолютно искусственным. Как и плитки дорожек под ногами. Оконные рамы того же рода. Пластиковые. Кому бы ни принадлежал этот дом, он стоит целое состояние. Нет, даже больше.
— Нравится здесь?
Сенатор, покинувший машину чуть раньше меня, присел на капот, раскуривая сигару. Своего любимого сорта, с тонким ароматом черного перца.
— Шикарно.
Думаю, ничем подобным не могут похвастать большинство наших вполне богатых знакомых. Может, и вовсе никто. По крайней мере, я, пока меня ещё рады были встречать в благородных домах Санта-Озы, нигде не видел столько роскоши за один раз.
— Он твой.
Я повернулся к сенатору лицом только через минуту. Или пять. После того, как эхо услышанных слов наконец-то донесло свой смысл до моего сознания.
— Как это, «мой»?
— Подарок. К совершеннолетию.
Нужно что-то сказать в ответ. Обязательно нужно. Только пристойных слов в запасе почему-то не оказалось, поэтому молчу. Растерянно и смущенно.
— Тебе скоро понадобится собственный дом, не успеешь и оглянуться. На первых порах будет, куда привести девушку, а потом… Впрочем, решать будешь сам.
Не очень-то походит на любовное гнездышко. Скорее, на гнездо. Семейное. Но стоит ли понимать слова сенатора, как пожелание остепениться?
— Я ещё не думал о…
— Знаю. Элена говорила.
А что ещё она рассказывала обо мне такого, что мне самому не слишком хорошо известно? Предупреждала, например, что в гневе я могу быть угрозой? Или все-таки предпочла сохранить маленькую семейную тайну?
— Со мной мама говорила о работе.
— А именно?
— Что пора начинать строить карьеру.
Колечко дыма поднялось в воздух и растаяло, на мгновение затуманив взгляд Джозефа.