Александр Александрович Фадеев запечатлел эту картину бегства в первой редакции романа «Молодая гвардия» — до того, как Сталин заставил его переписать книгу. Есть и документальные свидетельства.
Командование Западного фронта докладывало в Ставку о нераспорядительности командиров частей, озабоченных вовсе не боевыми делами: «Огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава, которых к тому же сопровождают красноармейцы, то есть люди боевого расчета».
Никто не вправе упрекнуть людей, спасавшихся от безжалостного врага, — раз уж их собственное государство и армия не в силах их защитить. Но партийные и государственные чиновники и руководители государственных предприятий (других не было) не имели права — в военное время — бежать, бросив своих подчиненных на произвол судьбы. А именно так они и поступали.
«Придя утром на завод, — вспоминал один москвич, — обнаружили отсутствие руководства: оно уже уехало. Поднялся шум. Рабочие направились в бухгалтерию за расчетом: по закону нам было положено выплатить двухмесячный заработок. Кассира нет. Начальства нет. Никого нет. Начались волнения. Стены легких фанерных перегородок в бухгалтерии трещат под напором людей. Наконец часам к двум выяснилось, что деньги сейчас будут выданы. Нам предложено, кто пожелает, следовать в Ташкент, по возможности самостоятельно…
Шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького. Застава Ильича. Отсюда начинается шоссе Энтузиастов. По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривая их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!.. Никогда я бы не поверил такому рассказу, если бы не видел этого сам…»
Лев Ларский скоро уйдет на фронт, после войны станет художником. А осенью сорок первого он еще учился в десятом классе 407-й московской школы. Утром 16 октября он оказался на шоссе Энтузиастов:
«Я стоял у шоссе, которое когда-то называлось Владимирским трактом. По знаменитой Владимирке при царизме гоняли в Сибирь на каторгу революционеров — это мы проходили по истории. Теперь революционеры-большевики сами по нему бежали на Восток — из Москвы. В потоке машин, несшемся от Заставы Ильича, я видел заграничные лимузины с «кремлевскими» сигнальными рожками: это удирало Большое Партийное начальство! По машинам я сразу определял, какое начальство драпает: самое высокое — в заграничных, пониже — в наших «эмках», более мелкое — в старых «газиках», самое мелкое — в автобусах, в машинах «скорая помощь», «Мясо», «Хлеб», «Московские котлеты», в «черных воронах», в грузовиках, в пожарных машинах…
А рядовые партийцы бежали пешком по тротуарам, обочинам и трамвайным путям, таща чемоданы, узлы, авоськи и увлекая личным примером беспартийных…
Я стоял у моста при пересечении Казанской железной дороги с шоссе Энтузиастов. В потоке беженцев уже все смешалось: люди, автомобили, телеги, трактора, коровы — стада из пригородных колхозов гнали!.. В три часа на мосту произошел затор. Началась страшная давка… Вместо того чтобы спихнуть с моста застрявшие грузовики и ликвидировать пробку, все первым делом бросались захватывать на них места. Форменный бой шел: те, кто сидел на грузовиках, отчаянно отбивались от нападавших, били их чемоданами прямо по головам…
Атакующие лезли друг на друга, врывались в кузова и выбрасывали оттуда оборонявшихся, как мешки с картошкой. Но только захватчики успевали усесться, только машины пытались тронуться, как на них снова бросалась следующая волна… Ей-богу, попав впоследствии на фронт, я такого отчаянного массового героизма не наблюдал…»
Во второй половине дня в городе начался хаос. Разбивали витрины магазинов, вскрывали двери складов. Тащили все под лозунгом: не оставлять же добро немцам. Там, где нет власти, анархия неминуема. Но, вообще говоря, в Москве власть не менялась. Сколько бы чиновников ни сбежало, оставалось еще предостаточно. В городе полно было чекистов, милиции, войск. Но никто ни во что не вмешивался.
Система выдвигала и воспитывала таких людей, которые не были способны ни на инициативу, ни на самостоятельность — за то и другое вождь мог сурово наказать… Излишняя централизация управления, когда высшее начальство руководило каждым шагом подчиненных, лишала привычки принимать решения. Все надо было согласовывать с руководством, любая самостоятельность могла обернуться начальственным недовольством.
Из отчета Московской городской организации ВЛКСМ о событиях 16 октября:
«Удивительное творится в райкоме партии, в райсовете: все с узлами, чемоданами, считают деньги, упаковывают продукты, прощаются, уезжают на вокзал. Противно. Тревожно…
В райкоме сногсшибательные факты как прямое следствие паники. У хлебного киоска на Трубной площади давка, хулиганство — ломают киоск. Рабочие молокозавода задержали директора с молочными продуктами. Продукты и машину отняли, директора окунули головой в бочку со сметаной…
Вот Крестьянская застава. Десятки тысяч народу. Машины стоят и движутся. Давка. Сотни милиционеров не в состоянии навести порядок, с ними расправляются, как с мальчишками. В одно мгновение и милиционера стащили с лошади. Вот мчится машина, сигналит. Публика преграждает путь, останавливает машину, вытаскивает шофера, выбрасывает вещи».
О ситуации в городе лучше всех знал начальник московского управления Наркомата внутренних дел старший майор госбезопасности Михаил Иванович Журавлев.
В прошлом он был партийным работником. Начинал секретарем парткома рыбокоптильного завода в Ленинграде. В январе 1939 года с должности, второго секретаря одного из ленинградских райкомов его взяли на месячные курсы подготовки руководящего состава НКВД. Через четыре недели Журавлев получил специальное звание капитана госбезопасности и пост наркома внутренних дел Коми АССР. В феврале 1941 года возглавил московское управление НКВД. Когда в июле объединили наркоматы внутренних дел и госбезопасности, Журавлев стал начальником единого столичного управления…
Журавлев докладывал своему начальству в наркомате:
«16 октября 1941 года во дворе завода «Точизмеритель» имени Молотова в ожидании зарплаты находилось большое количество рабочих. Увидев автомашины, груженные личными вещами работников Наркомата авиационной промышленности, толпа окружила их и стала растаскивать вещи. Разъяснения находившегося на заводе оперработника Молотовского райотдела НКВД Ныркова рабочих не удовлетворили. Ныркову и директору завода рабочие угрожали расправой…
Группа лиц из числа рабочих завода № 219 (Балашихинский район) напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из города Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин.
В рабочем поселке этого завода имеют место беспорядки, вызванные неправильными действиями администрации и нехваткой денежных знаков для выплаты зарплаты. Помощник директора завода по найму и увольнению, нагрузив автомашину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Однако по пути был задержан и избит рабочими завода.
Бойцы вахтерской охраны завода напились пьяными…
На Ногинском заводе № 12 группа рабочих напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи…
Группа грузчиков и шоферов, оставленных для сбора остатков имущества эвакуированного завода № 230, взломала замки складов и похитила спирт. Силами оперсостава грабеж был приостановлен…
Директор фабрики «Рот фронт» (Кировский район города Москвы) Бузанов разрешил выдать рабочим имевшиеся на фабрике печенье и конфеты. Во время раздачи печенья и конфет между отдельными пьяными рабочими произошла драка. По прибытии на место работников милиции порядок был восстановлен».
Толпа, которая останавливала и грабила машины, становилась все более опасной. Писатель Аркадий Алексеевич Первенцев тоже пытался уехать из города вместе с женой. Он был писателем более чем процветающим, имел собственную машину с шофером. «Двухметрового роста, загорелый, красивый, веселый» — таким его увидел коллега по писательскому цеху.