Ухватившись за куртку, они подняли Сашка и потащили к близкому полутемному тамбуру. Оставшиеся в вагоне искоса смотрели, как волочится по полу подбитая ударом нога. Отводили глаза, упираясь невидящим взором в вечерний пейзаж, мелькающий за окном.
Полустанок был пуст. Те немногие, кто вышел из поезда, растворились в вечернем воздухе. Справа, на востоке, всё уже почернело, лишь где-то вдали мертвенным светом сияли несколько фонарей, да гулко брехали в поселке собаки. С запада густо-синее небо отрезал от леса алый клинок заката.
Ниже леса, в овраге, текла узкая грязная речка, заваленная ржавыми остовами машин, лысыми покрышками и прочей дрянью. Наползающий от воды туман придавал свалке ненужных вещей вид готического кладбища. Туда и поволокли Сашка крепко ухватившие за куртку руки. На свежем воздухе он почти пришел в себя. Колено, задевая бугристую землю, зверски болело. Он попробовал зацепиться здоровой ногой за какой-то корень, но тут же получил дубинкой по икре. Вторая нога онемела. С бровки обрыва Сашка бросили, и он покатился под гору по камням, железкам и банкам, пока не плюхнулся в вонючую вязкую жижу близ воды.
Он почти не чувствовал, как его били. Зато отчетливо ощутил, как чужие холодные руки залезли за пазуху и вытащили получку. И почему-то заплакал. Не то чтобы ему стало жаль денег, просто он, наконец, понял, что больше никогда не увидит тех, кому их вез.
Крепкий как сталь ботинок белоглазого ударил его в последний раз:
– Мразь!
И Сашок ответил в наступающей тьме:
– Джаляб!
Мыльный пузырь
23.12. 20… 17.00. Сегодня он, наконец, покидал эту страну. И потому без колебаний согласился на предложение смуглого бородача, тем более, что вознаграждение за ту небольшую услугу, которую он оказал арабу, было весьма и весьма кстати на новом месте жительства. И даже то, что он еврей, а араб – палестинец, не смогло помешать сделке. Пачка зеленых перекочевала в карман замшевой куртки, купленной специально к отъезду, – на место небольшой ампулы, заполненной темно-коричневой жидкостью. Через два часа куртка, вместе со своим владельцем, была в Шереметьево. А через десять часов аэропорт имени Кеннеди принял в свое лоно еще одного смуглого и курчавого обладателя грин-карты.
23.12.20… 21.00. Амир не знал, поможет ли маска, которую он выменял за героин у патрульных в метро. Скорее всего, это был ни на что не годный старый противогаз, провалявшийся на складе со времен холодной войны и извлеченный на свет Божий по случаю тех актов, которые братья-шахиды провели в этой подземной обители шайтана два месяца назад. Но ненависть к кафирам, недостойным жизни животным, сжигала его. Кафиры убили его семью в Ираке, его брата в Чечне. Он отомстит, даже если придется заплатить за это жизнью.
Араб натянул бледно-желтые перчатки и взял в руки ампулу. С трудом верилось, что в этой коричневой жиже живет долгая и мучительная смерть. Миллионы, быть может, миллиарды смертей. Его месть будет поистине ужасна. О ней будут петь в веках акыны Великого Халифата. Если бы Ислам не запрещал изображать людей, ему бы, конечно, поставили памятник в каждом месте, где есть правоверные.
Амир резко хрустнул кончиком ампулы и наполнил шприц коричневой дрянью. Извлек из-под стола коробку с пестро раскрашенными цилиндриками. И стал методично втыкать в них шприц. Он знал, что даже капли раствора будет достаточно. Ампулы ему хватило на всю упаковку. Затем он тщательно завернул покрытый изнутри коричневой пленкой шприц в несколько целлофановых пакетов и положил в пол-литровую банку. Шприц он помоет завтра. В волнах подмосковного водохранилища.
Голова слегка кружилась. Наверно оттого, что так долго пришлось работать в противогазе. Он стянул его, и сунул вместе с уже ненужными перчатками в ведро под наполненной грязной посудою мойкой. Дошел до дивана. И упал на него, провалившись в долгий коричневый сон.
24.12.20… 09.30. Баба Шура зашла домой за новой партией товара. Перед новогодними праздниками мыльные пузыри расходились как горячие пирожки. Торговала баба Шура на площади Трех вокзалов, и редкая приезжая мамочка отказывала своему ребенку в удовольствии – тем более, что цилиндрик с мыльной водой стоил копейки, а дитя, увлекшись волшебным процессом выдувания нечто из ничего, надолго отключалось от других внешних раздражителей. В день разлеталась упаковка, и вот за ней-то баба Шура и забежала в свою квартиру, которую сдавала жильцам, а попутно использовала как склад для товара и ненужных вещей.