– Бог простит, – отвечает. – Ты хоть тогда не бери за полную стоимость, возьми за тринадцать рублей до Лосинки, а там пройдешь на платформу, сядешь, глядишь и доедешь по дешевке. Нечего этим жидам денежки в карман класть. А в поезде найдем друг друга, садись во второй вагон.
– Ладно, ладно, – говорю, а сам скорее к кассам. Да и пора уже, а то и так того и гляди, к Литургии опоздаем с этими дурацкими разговорами.
Билет я взял, конечно, за полную стоимость, выложил все 128 рубликов в оба конца. Зато душа спокойна. Сел у окошка, благо электричка утром идет из Москвы пустая, занял место и для Ивана. За минуту до отхода и он в вагон дошел. Посмотрел я на часы – почти двадцать минут он по своим платформам добирался. Ну что тут скажешь: десять верст – не крюк для бешеной собаки.
– Ну и стоит оно того, чтобы по рельсам да по камням себе обувь бить? – неосторожно начал я прежнюю тему. Иван насупился:
– Принцип обуви дороже. Да и не правы они. Эти турникеты решением Московского городского суда должны были еще два года назад снести, так как не имеют права препятствовать выходу пассажиров с платформ, а они не только не снесли, но еще и заборов вокруг пластиковых понастроили.
– И правильно, – говорю, – с нашим русским народом только так и надо. Еще Гоголь говорил, что у нас вор на воре сидит и вором погоняет…
– Не Гоголь, а Собакевич, – показал свою образованность Иван. – А все воры у нас на электричках не ездят, они на лимузинах ездят, причем за наш счет.
– Это как, «за наш счет»?
– Так все воры у нас в чиновники подались. А у чиновников лимузины государственные, то есть, за наш счет, из налогов. Заплати – и спи спокойно, пока чиновник на твои денежки на Канарах зажигает…
– Ну, чиновники у нас тоже часть народа…
– Ага, часть народа… Избранного. Ты посмотри, кто в правительстве: Фрадков, Швыдкой, Рейман, Греф… Да и те, кто с русскими фамилиями – тоже из избранных. Помнишь, как у Высоцкого: «Русский я, по паспорту…» Так что это еще вопрос, кого за забор надо сажать.
– Да перестань ты, вспомни, как сказано в Писании: «Начальствующего в твоем народе не злословь…»
– Они не из моего народа, а из своего, и не в моем народе начальствуют, а над моим народом. Захватчики, грабители, воры… Ну ничего! Это про них пророк сказал: «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя».
Тут наш богословский диспут прервал свисток электрички. Мы, наконец, тронулись в путь. За окном поплыл железный забор, выкрашенный в нежно-голубой цвет Ярославской железной дороги. Минут через пять я забеспокоился:
– И долго это продолжаться будет? В окно поглядеть не на что…
– Забор-то? – усмехнулся Иван. – Ты, видно, давно не ездил. Забор аж до самых Мытищ протянули. Так что, привыкай за забором сидеть, хоть ты и не вор.
– Зато платформы какие красивые, плиточкой фигурной выложены, фонари новые, крыши из цветного пластика.
– Ага. Ты даже в тюремной камере положительные моменты найдешь.
– А я честный человек, у меня билет есть, мне заборы не помеха. Они только халявщикам мешают.
Иван только усмехнулся:
– Ну-ну, честный человек. Смотри, опомнишься, да поздно будет: утром выйдешь на балкон, а вокруг одни заборы. Впрочем, ты не певчая птичка, а куры и в клетке несутся. Только знаешь, первый год они несутся, а на второй-то их на мясо пускают…
Не знаю, до чего бы мы еще договорились, но тут дверь в вагон тихонько откатилась в сторону, и вошел какой-то бомж. Несмотря на то, что старичок был чистенький и не вонял, а светлые глазки глядели осмысленно и ясно, то, что это бомж, было видно с первого взгляда. На целые, но явно кем-то выброшенные ботинки множеством складок спускались мешковатые брюки, а их почти до низу скрывало наглухо застегнутое драповое женское пальто. Шапки, хотя было прохладное утро, у него на голове не было, и большую розовую лысину прикрывали редкие пряди совершенно седых, но тоже чистых и причесанных волос. В руке бомж держал большую пластиковую бадейку с дымящийся растворимым супом и жадно, но аккуратно и беззвучно, ел из нее.
Хотя бомж был необычно опрятен, я брезгливо поморщился: «Сейчас побираться начнет». А Иван дурак, тут же, словно для того, чтобы приманить бомжа, стал совать ему десятку. Тот поднял на Ивана свои пронзительные, словно слезящиеся (хоть и чистый, а видать, все равно, больной!) глаза, взял десятку и молча пошел дальше, на ходу глотая горячий суп.
– Дурак ты, Иван. Экономишь, экономишь на билете, а первому же бродяге все и спускаешь, – удивился я.