После освобождения с помощью Киры мне открылись многие двери... из скучающего зрителя, наблюдающего из зала за тем, что происходило на сцене, я превратился в режиссера событий... я сочинял их...
Кира наняла меня писать свои мемуары...
Я писал и воспитателем ее ребенка...
Кира соединяла в себе утонченность свободомыслия, говорила про себя, что достойна виселицы... и не одной, многих... из-за неутолимой жажды наслаждений... и абортов... иногда она изображала себя танцующей в петле над оркестровой ямой...
Кира владела жестом и словом...
Своим голосом она потрясала стены театра и сердца зрителей...
Она любила роскошь и долги...
Долги ее душили... и еще астма...
Мальчику было уже 7 лет, когда Кира умерла... она вовремя умерла, осталась в памяти мальчика великой...
За полгода до смерти Киру арестовали за долги... и освободили после протестов и шумных манифестаций у стен тюрьмы...
Кира сделалась видной фигурой не только в театральной, но и в политической жизни города... она взорвала сонную тишину города, потребовала себе место, внимание...
Кира умерла от приступа астмы на острове, не дожив нескольких дней до мятежа...
Какие я вынес впечатления из этих событий?..
Я повернулся к ним спиной, как и большинство горожан...
Я должен был воспитывать ребенка, образовать из него человека и гражданина...
Киру похоронили на старом кладбище, а я вернулся с мальчиком на остров...
Вскоре меня освободили, хотя могли держать в ссылке хоть до второго пришествия и скончания мира, оснований было достаточно...
В доносе сообщалось, что я принимал участие в неудавшейся попытке переворота... писал плачи, которые пели на паперти и площадях...
Почти все обвиняемые по этому делу покончили с собой тем или другим способом... иные не без принуждения...
Тетя Киры увезла меня и ребенка в свой замок в провинции, подальше от городской заразы...
В газетах о Кире писали как о деве революции... называли ее Жанной д`Арк...
Кажется, я был влюблен в нее...
Видимо так и было... помню, однажды ночью она набросилась на меня, обвила как змея... я едва не задохнулся от ее дыхания...
Все происходило в темноте и молчании... я был человеком не красноречивым, и не героическим в эту отчаянную минуту...
Я сдался... но не смог совсем отдаться произволу страсти...
С воспитанником мы изучали историю, дошли до религиозных войн...
Ради бога люди убивали друг друга...
Мальчик слушал с невозмутимой улыбкой на лице, хотя, как мне кажется, он был взволнован до глубины души...
Он и внешне был копией Киры...
Я говорил о Риме, и пытался восстановить в памяти, что же произошло прошлой ночью...
В городе было неспокойно, действовали силы, скрывающиеся за кулисами, пытающиеся толкнуть события куда-нибудь, неважно куда, вправо или влево...
В городе плелись сети заговора... многие подвергались угрозе ареста...
Город стоял на краю пропасти безумия и насилия...
Круг знакомств Киры давал мне информацию о том, что происходило и волновало город, правда, эпизодами...
Они посылали мне письма с утешениями и деньги...
Помню, мальчик захотел увидеть город, театр... до театра мы добрались, переодевшись в женскую одежду...
Я изображал музу, мальчик был ангелом, он был рожден с нежными чувствами, одаренный воображением...
Нас провели в зал... на сцене давали мою пьесу...
На сцену Кира не выходила, а восходила как на лобное место...
Все взоры устремлялись на нее... все с нетерпением ждали ее слов, речений, но были среди зрителей и желающие ей провала, смерти...
Помню, я увидел ее танцующей в петле над оркестровой ямой с высунутым и постепенно чернеющим языком...
У Киры было много любовников, и еще больше врагов...
Я с ужасом слушал, что мне доносили шпионы и осведомители Киры...
Слухи унижали ее, не щадили даже ребенка, которому уже исполнилось 13 лет... доставалось и мне..."
"Воспоминания о смутном времени отравляли мне жизнь... лучше их забыть...
Как-то Кира созналась мне... она собиралась бежать со мной и ребенком куда угодно, в первое попавшееся место на карте...
Иногда Кира удостаивала меня внимания, позволяла оспаривать свое мнение о театре и пьесах...
Кира играла роль девы революции, но я различал в ее игре борьбу честолюбия, жажду власти и успеха... она жаждала рукоплесканий, криков восторга...
Увы... власти театр закрыли...
Кира не собиралась терпеть подобное унижение... она отправилась в ссылку на остров со свитой...
Кто в это смутное время мог быть искренним?..
Все боялись заглянуть в глаза друг друга... и использовали друг друга для своих выгод...
Помню, Кириллова, последнего любовника Киры: невысокий, близорукий блондин, с тихим голосом...
Он выглядел провинциалом... он был просто смешон, но Кира доверяла ему, говорила:
-- Он далеко пойдет... до конца... он верит в то, что говорит...
* * *
Стук в дверь отвлек Христофора от воспоминаний...
"Откуда у меня эти воспоминания?.. и мои ли они?.." - размышлял он, открывая дверь...
Пришел почтальон, который принес телеграмму от Киры. Неделю назад она уехала на гастроли с театром.
Сонно жмурясь, Христофор прочитал телеграмму и ничего не понял.
Взгляд Христофора остановился на портрете Киры, который висел над комодом. Она была изображена в жемчужно-сером платье, зауженном в талии и подчеркивающем форму груди.
Христофор невольно вздохнул, полистал семейный альбом дяди Гомера, наткнулся на письмо, написанное им еще в детстве. Он узнал почерк и снова пережил то, что чувствовал когда-то, давно, в доме с крыльями флигелей.
Восточное крыло дома занимала француженка больше похожая на немку с тощими кошками и племянницей... девочку звали Соня...
В западном крыле дома жил Гомер, дядя Христофора. Свою кличку он получил в лагере, располагавшемся на одном из западных островов, их еще называют блуждающими. По ночам он рассказывал обитателям барака "Илиаду".
Он боялся заснуть. Сны казались ему темными омутами, в которых можно утонуть.
Христофор подошел к окну и увидел дядю. Он сидел на веранде в шинели и читал газету. Он вечно мерз даже в жару. За его спиной на покосившемся заборе висели прогнившие мешки из-под картошки и дремали вороны.
Вороны слетались к дяде Гомеру со всего неба.
С некоторых пор чтение газет стало его страстью. Этой страстью он был обязан жене. Она пела в церковном хоре, но мечтала об опере и славе. На вид она была высокая, стройная, с глазами совы и с голосом сирены, который очаровывал и тревожил, приводил в трепет прихожан.
Однажды Гомер задержался на службе в конторе и вернулся домой около полуночи.
В доме царила странная тишина, как в театре после представления.
Гомер зажег лампу.
Длинная тень, отбрасываемая его фигурой, поднялась по стене к потолку.
На зеркале Гомер нашел письмо, в котором жена сообщала ему о том, о чем уже давно говорили в городе.
От слухов, которые могут сделать из мухи слона и выбелить эфиопа, не спрячешься.
Гомер глянул на свое отражение в зеркале и отвел взгляд.
В зеркале он увидел, как стареет и превращается в незнакомца.
Выпив три рюмки портвейна, Гомер лег, не раздеваясь, на свою половину кровати.
Обычно Гомер ограничивал себя тремя рюмками портвейна. После четвертой рюмки мысли его путались, язык начинал заплетаться, вместо одной жены ему виделись две или три, и он не знал, какую из них выбрать.