Высвечивается гроб, к которому идёт Эйвери, он залезает в него.
Эйвери: Я знаю, этот агрегат был придуман писателем. А я и есть тот самый, — был тем самым писателем. Я не был широко известным, но то, что я писал, а это: колонка в местной ежедневной газете, несколько рассказов, гонорары от пьес, работа на рекламные агентства, всё это — давало возможность сводить концы с концами. Мэрилин же, моя жена- профессионал в своём деле; она преподаёт Американскую литературу в гуманитарном колледже, недалеко отсюда. По правде, говоря, можно было подумать, что она занимается выращиванием картофеля, а я приготовлением соуса. Эта вероятность работала на нас обоих, сейчас, когда меня нет, она, вероятно, чувствует себя, намного, комфортнее. В дальнейшем ей будет ещё лучше. Мне не нравится, что я говорю, но чистого дохода с моим отсутствием у неё будет гораздо больше, чем со мной. Мой бывший партнёр по теннису, который является страховым агентом, уговорил нас застраховаться в его компании. Так просто, на случай. Да, просто на случай. Догадываюсь, это кому-то из нас помогло в этой жизни. Во всяком случае, являясь писателем, я не имел возможности одеваться, как следует, а Мэрелин, будучи прагматиком, что, правда; не могла раскошелиться на костюм, который я бы одел только раз, за всю свою жизнь, если даже и на очень долгое время. Мне надо удалиться; Мэрелин идёт сюда, и мне хочется, чтобы она имела возможность поделиться своим взглядом, на всё, что произошло. И если, она меня увидит в таком виде, то сразу обвинит меня в драматизации всего произошедшего. (Полный свет на сцене.)
Мэрилин: Ну, что, на этот раз у тебя всё получилось, не так ли, Эйвери?
Эми: Мама!
Мэрилин: Что? Мама! Что?
Эми: Ты знаешь, что!
Мэрилин: Что? Откуда мне было знать, что? Как я могла знать, что?
Эми: Если ты не знаешь, так и не надо. Хорошо?
Мэрилин: Не надо… Что?
Эми: Не говори с отцом. Ради Бога!
Мэрилин: А я не ним говорю. Я говорю сама с собой. (Эми идет, ворча, проверяет цветы у гроба.)
Мэрилин: Как ты думаешь, он нас слышит? (Нет ответа.) Эми! Как ты думаешь?
Эми: Нет! Я не думаю, что он нас слышит.
Мэрилин: Я тоже такого мнения. Разве он когда-нибудь слушал меня?
Эми: Он слушал. Он всегда мог повторить, что ты …
Мэрилин: Мои речи! Мои речи! Это то, что ты собираешься сказать? (Эми берёт цветок из вазы, нюхает его, держит его говоря.)
Эми: Нет, я не это хотела сказать. (Мэрилин вздрагивает.) Что бы это ни было: речи, резкие обвинительные высказывания, лекции, нотации, — отец мог повторить всё это слово в слово.
Мэрилин: Это вовсе не значит, что он слушал. Можно слушать, не слыша, о чем говорится.
Эми: Что?
Мэрилин: Прекрати это!
Эми: Извини! (Обнимает мать и даёт её цветок.)
Мэрилин: Всё что я хочу сказать, так это, что он скрылся от нас. Забрался навечно в свою маленькую неприступную раковину. Не в ту, в которой он жил всю свою жизнь.
Эми: Мама, оставь его в покое. В том, что случилось, нет его вины.
Эйвери: (из гроба). Нет, это не моя вина.
Мэрилин: Не сейчас, а раньше. В том, что произошло за последние 24 года, его вина. Ты знаешь, о чём я думаю? (Эйвери медленно встаёт из гроба, хватает крышку и плавно начинает закрывать его.)
Эми: Нет, но я уверена, что ты имеешь в виду.
Мэрилин: Если бы он смог, если бы он имел возможность, то он обязательно закрыл бы крышку гроба, чтобы не слышать нас. Вот о чем я думаю. (Эйвери перестал закрывать и исчез в гробу, оставив его открытым.)
Эми: Я думаю, ты хочешь слишком многого от умершего человека.