Эжемаль молчал пристыженно.
– Далее, ― велел судья, снова давая слово Юшшу.
– Ваша честь, ― снова заговорил тот. ― По остальным пунктам мне тоже есть что сказать в защиту Хуанито. Я обращаю ваше внимание на то, что мой подзащитный может страдать некоторыми нарушениями психического характера.
– Поясните?
– Страсть к накопительству, ваша честь. Все знают, что накопительство запрещено законом. Но этот тот случай, когда порочная страсть сильнее доводов разума. Я прошу принять во внимание: мой подзащитный в некоторых случаях не контролирует себя.
– Обращался ли когда-нибудь ваш подзащитный за медицинской помощью по этому вопросу? ― спросил Трейвендес. ― Прошу ответить врача. Анна, встаньте и ответьте.
– Я свидетельствую, что Хуанито Эжемаль никогда не обращался ко мне по этому вопросу, ― сказала Анна со своего места. Харуун не видел её, но был уверен, что она так же смущённо комкает свой платок.
– Отклонено, ― сказал Трейвендес. ― Далее.
Юшш смутился, уже два его довода были разбиты в прах. Что же, он не был квалифицированным юристом, просто вызвался защищать своего друга и свойственника.
– По пункту «в», ― сказал он куда менее уверенно. ― Мой подзащитный использует три сковороды. Одна досталась ему как подарок от матери, и он редко жарит на ней пищу, это больше память. Вторая сковорода служит для быстрой поджарки. Третья предназначена для готовки более внушительных порций. К тому же мой подзащитный не знал о том, что три сковороды запрещено иметь.
– Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, ― возразил судья. ― Если у Эжемаля возникли сомнения, он мог обратиться за разъяснением. Он этого не сделал. Отклонено. Запрещено иметь вещи, которые не используются. Их необходимо передать кому-то, кто нуждается в них больше. Что по пункту «г»?
Юшш обернулся на Эжемаля с тоской и пожал плечами.
– Мой подзащитный признаёт свою вину по этому пункту, ― сказал он. ― Вы всё равно скажете, что у него не такая работа, на которой за год изнашивается две дюжины рубашек. По пункту «д» ― мой подзащитный окрасил рубашки для собственного развлечения и никогда не показывался на улице в таком виде.
Трейвендес постучал пальцами по столу.
– Вам понятно, что такое «категорический запрет»? ― спросил он. ― В законе написано, что категорически запрещено иметь окрашенную в яркие цвета одежду. Не «надевать», не «носить на улице». «Иметь». Или вы считаете богов идиотами? Считаете, что они не могут видеть сквозь стены и крыши?
Харуун вспомнил, что говорила Матушка про взгляд богов, и поёжился. Интересно, следили ли они за этим судебным процессом или не различали букашек, сливающихся с серым и бежевым фоном? Яркие рубашки уже от греха подальше унесли.
Юшш молчал, нервно озираясь.
– Нет, ваша честь, ― сказал он. ― Извините.
Харуун видел, что ему стоило большого труда не посмотреть на небо.
– Вам есть что еще сказать?
– Нет.
Трейвендес обернулся к Харууну.
– Ваше величество?
Когда-то в заседаниях суда участвовал и государственный обвинитель, но постепенно традиции изменились, и его функции взяли на себя и сам судья, и король, который обязательно должен был сказать своё слово перед вынесением приговора. Это слово решающим не являлось, король мог лишь высказать свои пожелания относительно приговора, а судья уже решал, принимать их во внимание или нет.
Харуун стал подниматься, но его опередила Джанин.
– Прошу слова, ваша честь! ― сказала она. ― Простите, я сидя.
– Говорите, Джанин, ― разрешил Трейвендес. Его голос потеплел.
– Мне кажется, вы упустили важную вещь, ― заговорила Джанин. ― У подсудимого пять рубашек, но откуда он их взял, если каждому горожанину позволено иметь только три? А пища? Вы выяснили её происхождение?
– Это хороший вопрос, ― заметил Трейвендес. Харуун заметил, что в его голосе поубавилось решимости. ― Подсудимый, отвечайте, откуда вы взяли остальные рубашки и пищу?
Эжемаль вытаращился на него, как будто впервые видел. Харууна кольнуло странным предчувствием. У него создалось ощущение, что что-то пошло не так. Хуанито даже поднялся со скамьи. Его глаза бегали туда-сюда.
– Я нашёл их на свалке… ― проговорил он.
– Еду ― на свалке?! ― ахнула Джанин, и не она одна. Такое кощунство было немыслимым. ― Ложь!