Харуун втолкнул Джанин в дом, плотно закрыл за собой дверь.
Они так и стояли у закрытой двери, глядя друг на друга. Джанин тяжело дышала.
– Зачем? ― спросил Харуун.
Джанин не было смысла отпираться, по его виду и так было понятно, что он всё знает. Но она всё же начала.
– Что ― зачем? ― спросила она.
– Зачем ты убила Туркаса?
Лицо Джанин исказилось в гневе. Она была напугана, но гнев оказался сильнее.
– А ты бы его не убил?! ― сдавленно проговорила она.
– Нет, ― ответил Харуун спокойно. ― Или убил бы, но иначе. А ты дождалась, пока все пойдут смотреть на учеников, пошла в больницу дворами, дала Туркасу яд… В том состоянии он принял бы что угодно от кого угодно. А ты была его женой.
– Замолчи! ― прошипела Джанин. ― Я отреклась от него, и я ему не жена! Я его знать не знаю!
– А вот это, ― Харуун показал на её живот, ― всё равно останется с тобой. Или это не его ребёнок?
– Чего ты хочешь? ― спросила она, готовая защищаться. Сейчас страх, который она сдерживала весь день, побеждал, и из грозной начальницы стражи она на глазах превращалась в растрёпанную напуганную женщину.
– Не бойся, ― сказал Харуун. ― Твою вину доказать нельзя. Если только сама не решишь признаться. Я задам тебе другой вопрос: это твоя собственная воля побудила тебя убить его и скрыть следы преступления?
Джанин посмотрела на него непонимающе.
– Конечно, моя. Чья же ещё? Или ты хочешь сказать, что мне кто-то велел это сделать? Кто же?
– Откуда я знаю? Трейвендес? Прим? Боги?
– Боги? Прим? Харуун, с тобой всё в порядке?
– То есть, ты не слышала гласа с небес и ничего такого не было?
Джанин отступила. Она смотрела на него с жалостью, беспокойством и непреходящим испугом. Но Харуун знал, что не обидит её, а она этого не могла знать. И он мстительно не хотел заверять её ни в чём.
– Тебе нужно отдохнуть, ― сказала она, стараясь, чтобы голос был твёрдым. ― Я не шучу. Ты сам на себя не похож.
– Я спрашиваю тебя: ты исполняла волю богов, свою собственную или думаешь, что свою собственную, но на самом деле это была воля богов?
Джанин отступила от него ещё.
– Харуун, я не знаю… Что ты такое говоришь? Как можно не понять, что тобой управляют? Почему ты думаешь, что глас с небес слышала только я? Он же должен быть громким!
Харуун молчал.
Джанин поборола страх, наверное, вспомнила, что раньше могла свалить с ног одним ударом, подступила к нему, взяла за рукав.
– Послушай, тебе нужно отдохнуть. Иди домой, ты зря меня пугаешь. Я не признаюсь в убийстве.
– Тебя никто бы не осудил, ― устало сказал Харуун. ― Твоё брюхо ― твоё спасение. Отнять мать у законного ребёнка не стали бы. И если вдруг кто-то тебя обвинит, говори, что исполняла волю богов и имела божественное откровение. Яд, если остался, выброси или закопай. Знать не хочу, откуда ты его взяла.
Он вышел и хлопнул дверью.
Солнце садилось быстро. Харуун мог бы пойти к воротам смотреть, как Кайру выталкивают за ворота, но он подумал, что нужно будет преодолеть целых две улицы, и не пошёл. Он отправился домой, намереваясь не выходить оттуда до утра.
Дома он снял жилетку и принялся за наведение порядка. Он закрыл ставни, зажёг плошку с жиром и при её тусклом свете подмёл пол, а мусор бросил в печь. Он вымыл сковороду в ведре с водой, предназначенной для хозяйственных нужд, вымыл руки, умылся и сел за стол.
Пальцы его подрагивали от усталости, ноги гудели, голову словно сдавливало. Это был очень тяжёлый день, и теперь, добравшись до его окончания, Харуун не мог даже испытывать радость. Он вспомнил, что так и не раздобыл яиц. Можно приготовить ужин из того, что есть, но для этого нужно встать…
Кайра скоро будет мертва. А вот он всё ещё жив, и завтра обязан будет встать и снова приниматься за дела, как и все остальные, и даже больше. Он собирался перед сном зашить запасную рубашку, которую порвал позавчера, когда таскал кирпичи для ремонта одного из домов, но, посмотрев на свои трясущиеся пальцы, понял, что не сможет этого сделать.
Он сидел так долго. Ставни были закрыты, но Харуун знал, что снаружи уже темно. Где-то за стеной города подходила к концу жизнь Кайры Рисари.
Следовало просто лечь спать, но вдруг какой-то посторонний звук насторожил его, и Харуун открыл глаза. Заскрипели ступеньки, в дверь кто-то осторожно поскрёбся.
Стараясь не шуметь, Харуун подошёл.
– Кто? ― тихо спросил он.
– Это я! ― ответил ему шёпот из-за двери, и он открыл.
Леа проскользнула в комнату, сняла с головы шарф-обмотку и огляделась. В одной руке она несла его выстиранную рубашку, в другой ― какой-то узелок.