- Женишься... Легко сказать. А рогоносца своего куда денешь? Только не заикайся мне о разводе.
- Какой там к хуям собачьим развод. Я его опою и сдам с «белкой» в госпиталь на дурку. Ну, а там уже он и отойдёт в мир иной, со святыми упокоями.
Услышав такое от пьяной в хлам бабы, Лёху передёрнуло. Он пристально посмотрел в её мутные, ничего не выражающие, цвета гнилого болота глаза, и даже как-то почувствовал лёгкий мандраж. Такая упырица могла и его в случае отказа опоить. Был матросик и не стало. Благо море рядом. Но виду не подал. Наоборот изобразив на лице улыбку сказал:
- Заманчивая перспектива. В принципе я согласен. Дала бы ты мне небольшой аванс, чтобы я мог к тебе чаще наведываться, пока мы в Севастополе стоим.
- Конечно дам, милый, - обрадовалась его согласию Жанна и встав с кресла подняла одну половинку дивана.
Такого количества денег Лёха никогда не видел. Дно дивана аккуратно устилали пачки денег в банковских упаковках. Жанна надорвала одну пачку и взяв от туда несколько двадцатипятирублёвок, со словами: «Бери, милый, радость души моей, мне для тебя не жалко... Заработал», отдала их своему любовнику.
- Спасибо, любимая. Пора и честь знать, - целуя уже засыпающую на ходу женщину сказал Лёха.
Он уложил её на диван, допил коньяк и вышел из квартиры. Не забыв отжать на хлебный мякишь её ключи. Для чего он это сделал он ещё и сам толком не знал. Скорее всего по привычке, всё доводить до конца. В квартире напротив было тихо. Лёха настойчиво позвонил, но дверь ему никто не открыл. Он вышел из подъезда, машина-такси у дома уже не стояла. И в окнах на первом этаже свет не горел. Решив что его друзья уехали на корабль, он пошел на остановку ждать дежурный троллейбус.
[b] 5 [/b]
Протояв бестолку на остановке час, Лёха Дигавцов пошёл в Угольную бухту пешком. Севастополь город небольшой, его можно пройти быстрым шагом вдоль и поперёк за три-четыре часа. Елинственное неудобство, это то, что он весь пересечён балками и возвышенностями. Но Лёхе повезло, когда у него кончились сигареты, он вскрыв какой-то павильончик, нашёл в нем не только сигареты, пиво и консервы, но и старенький велосипед. Вытряхнув из мешка макароны он сложил туда часть своей добычи и погрузив всё это на велосипед покрутил педали на корабль. Проезжая по сонным улочкам приморского города он вначале прислушивался к своей совести, но так как она молчала - перестал.
И было бы чего той совести возмущаться, если жителям Севастополя было глубоко плевать на то, что матрос срочной службы, защищая их на боевых службах холодной войны, получая за свой ратный труд чуть больше трёх рублей, вынужден, пока они жируют, влачить жалкое существование. И более того, севастопольцы приветствовали это, потому, что нищий матрос был просто вынужден разворовывать свой корабль, продавая им же украденное за копейки или менять всё «честно» нажитое на вино и самогон. В Тунисе в Бургибе матросы подводники сменяли часть автономного запаса на спирт. Да что там продукты обменяли даже книги и фотографии Ленина и всего политбюро. Как говорится: «Всё не нужное на слам - ченченём полезный хлам!»
Так, что с флота имели все и мичмана-сундуки и офицеры, и труженики бербазы, и фотографы, и подпольные цеховики, которые перешивали и шили матросам и офицерам форму, в которой не стыдно было показаться на людях. Если флотские брюки матросы клешили при помощи клиньев сами, то дэмэбовскую беску приходилось заказываит, и стоила она ни много ни мало - десять рублей, трехмесячный заработок матроса срочной службы. Так стоит ли удивляться тому, что советский флот, как и армию - потихоньку разворовывали?
Особенно эта тенденция проявлялась тогда, когда на вокзал приходил эшелон с картошкой. Разгружать его надо было почему-то ночью. Видимо сказывался режим секретности, чтобы вражеские шпионы не пересчитали вагоны, потом количество мешков с картошкой в тех вагонах, потом все полученное количество вагономешков не перемножили на килограммы и не разделили на количество кораблей базирующихся в бухтах Севастополя и только потом уже полученный результат не разделили на среднесуточную норму потребления советским моряком (что не являлось секретом) вычислив тем самым количество личного состава флота. И всё равно вражеские шпионы бы ошиблись в своих вычислениях, так как не меньше третьей части эшелона разворовывалось.
Как только приходил эшелон с продовольствием, тут же эта новость становилась известна местным жителям, которые на машинах, а у кого их не было, с тачками и мешками, пользуясь ночной темнотой, подкрадывались к вагонам где трудились матросы и призывно звеня денежной мелочью или стекляной тарой, соблазняли их подбивая на воровство. Полученное вознаграждение матросы тут же выпивали или проедали в вокзальном буфете. А продовольствие ловкие мужички уже утром относили на рынок. Где оно успешно продовалось их женами. Надо сказать, что ловкими и крепкими мужичками часто были бывшие мичмана и офицеры, а торговали их жены и матери, которые не гнушались таким лёгким заработком.