Тут писательница Поливанова вздохнула, сознавая собственное несовершенство.
...Вот если бы у меня была дача в Малаховке, с соснами и зарослями бузины и жасмина, в которых всегда таинственно и прохладно, с самоваром, растопленным на шишках, с дивным кустом пионов под окном спальни – окно распахнуто, ветер вздувает кружевную штору, – тогда бы я непременно...
В дверь позвонили.
Обрадованная Маня кинулась открывать – вернулся, ура, ура, сейчас вместе будем пить вино и заедать его сыром, это ведь так вкусно, – и только у самого порога сообразила, что Алекс не стал бы звонить. У него ключи есть.
Маня Поливанова нажала кнопку на домофоне и сначала удивилась, потом огорчилась, а потом решила притаиться.
Никого нет дома!..
– Поливанова, открывай! – во весь голос закричал человек на площадке, и она подалась назад от неожиданности. – Давай, давай, шевелись! Где ты там пропала?..
Маня с другой стороны двери несколько раз стукнула лбом в стену, помедлила и отперла. Деваться теперь некуда.
– Ты спишь, что ли, кулема?! – Незваный гость, который, как известно, хуже татарина, отдуваясь, протиснулся мимо нее. – А лифт чего, не работает?
– Про лифт не знаю, а я работаю, – холодно сообщила Маня Поливанова. – Привет, Анатоль. Проходи. Ты бы хоть позвонил сначала, что ли!..
– А я телефон вчера про... подевал куда-то! А про работу свою ты мне-то не заливай! – Один об другой он стянул с ног ботинки и приложился к Маниной щеке мокрым поцелуем. От него пахло дорогим одеколоном и чуть-чуть спиртным. – Журналистам будешь заливать! Можно подумать, я ничего не знаю про твою работу!
Маня немедленно поклялась себе, что заводиться ни за что не станет. Она будет мила, гостеприимна, любезна, как и полагается со старым другом.
– Ну чего? – Он оглядел ее с головы до ног. Маня машинально пригладила очень короткие растрепанные волосы. – Все толстеешь?..
Он пошел по коридору совершенно по-хозяйски и велел издалека:
– Займись физкультурой, Машка! Похудеть не похудеешь, но хоть расти как на дрожжах перестанешь!..
...А что поделаешь?.. Старый друг. Лучше новых двух. Где бы взять двух новых и обменять их на этого старого?..
– Или не жри после шести! Вот я перестал и – видишь?..
В глубине коридора он стал к ней боком и втянул живот изо всех сил. Маня сказала, что видит.
– Я после шести только из-за компьютера вылезаю, – словно оправдываясь, добавила она. – Или после восьми. А бывает, и ночью, смотря как пойдет!
– Поливанова, ну чего ты?.. Как будто я твоих книженций не видал! Это ж все задней левой ногой делано, их можно дюжину в неделю писать!.. И людей можно нанять, они все за тебя напишут, какая, на хрен, разница!.. Это же вообще не работа.
Маня Поливанова никогда не могла понять – старый друг оскорбляет ее намеренно или у него просто такие... своеобразные представления о ней и ее жизни?..
– А где твой гений? Бросил тебя уже или еще нет?
– Еще нет, – бодро откликнулась Маня. – Хочешь вина?
– Смотри ты! – удивился Анатоль. – Сколько он уже продержался? Год? Или даже больше?.. Вина я не пью, ты же знаешь, я лучше коньячку достану!..
И полез в пузатый прадедушкин буфет.
Маня постояла в дверях гостиной и ушла на кухню. Внутри головы у нее образовался крохотный, как будто свинцовый, шарик, очень тяжелый и холодный. Маня знала, что дальше он начнет неудержимо расти, и часа через два вместо головы у нее будет огромный, холодный металлический шар.
Маня плеснула себе вина, залпом выпила и достала из холодильника сыр.
– Есть нечего, конечно? – осведомился Анатоль, появляясь на пороге. В руках он держал увесистую круглую бутылку и два коньячных бокала. – Ну до чего вы, бабы, дуры, а?.. У тебя же вроде мужик в доме, а на стол подать нечего!
Маня, которая считала себя образцовой хозяйкой, возразила, что к приему гостей сегодня не готовилась и закупками провианта не занималась.
– И потом, ты же после шести не ешь, – напомнила она с некоторым злорадством. – Соблюдаешь красоту.
Он махнул на нее рукой.
– Один раз можно. На меня бабы знаешь как бросаются?..
– Как? – тут же спросила Маня, и Анатоль глянул на нее с подозрением.
Фамилия его была Кулагин, Анатолем он стал непосредственно по прочтении бессмертного романа графа Толстого «Война и мир». Анатоль Куракин – вот кто перепахал его неокрепшее юношеское воображение! Маня смутно помнила разговоры в семье о том, что дедушка и бабушка нынешнего Анатоля, тогда еще просто Толика, были всерьез обеспокоены и делились переживаниями с Маниными родственниками. Со всей силой изобразительного таланта граф, как известно, живописал Анатоля первостатейным подлецом, и что именно привлекало в нем Толика, для бабушки и дедушки оставалось загадкой. Маня помнила какие-то тревожные разговоры про «молодое поколение», «крушение идеалов», «слишком легкую жизнь».