- Ах, еб! Федор Кузьмич! Ты то! Смотри мне! Своей корягой внутренности ей не перепутай! Ах, еб! Смотри мне! Смотри мне, фелдшер с Прошкой не поедет, Прошка его пьяный бил! Ах, еб!
Вздыхаю тяжело. Се человек, Господь форму его определяет, грешно жаловаться. Беру крепко девку за талию, с уханьем толкаю хер! Мычит девка и бьется, головой мотает, все ж, с Божией помощью, на пол шишки заползает могучий уд в разгоряченную пязду масляную. Сминаем с Яковым немощную плоть артисткину двумя удами!
Качает Яков задом да припевает:
Ах, ядрить вашу налево, попы да купечество! Нет ялды гусарской крепче, в Престол-Отечестве!
Вторю в такт басом:
Не обрящешь, девица, в государстве Московском, Уда длинней, толще да слаще, чем хер поповский!
Подхватывает Яков, закатывая глаза:
Ах ты, поп-котофей, дружба закадычная! Ах ты, девица красна, пязда столичная!
Расчувствовавшись, с уханьем и притопыванием подпеваю:
Что ждет тебя, Россиюшка, в сорока исподних!? Удержим девиц на уде, да в страхе Господнем!?
Девка дрыгает задом и фыркает, текут слюни Анфиски с Якова малафьей вперемешку! Взрывается уд мой спермиями в тугой лохани, надувает чрево, весело брызжет малафья на паркет! Крутится девка на двух удах, аки волчёк на ярмарке!
Во втором часу ночи выпоротый и протрезвевший Прошка везет меня на дрожках в мое пристанище, дом покойного купца первой гильдии Васильева, царствие ему небесное. Полная луна освещает путь, идет к небу дым из печных труб, спит Щукино. И я засыпаю.
И сниться мне тот же сон - еду на черте средь бела дня, держу его за козьи рога, чтоб не упасть. А рядом, на голой, дородной бабе - едет старец Пантелеймон. Борода его длинная метет по земле, а глаза горят адским пламенем! Одной рукой держит бабу за титьку необъятную, а другой грозит мне пальцем. А на горизонте, в лучах солнца, приближаются купола соборного храма Псковской епархии.