— О радетельница, можно мне сесть рядом с вами?
Дез’ре положила пластину темного мармелада, взяла белую луковицу и понюхала торчащие корешки.
— Ммм, — с удовольствием протянула она, словно собиралась поцеловать луковицу.
— О боги, — заметил торговец мармеладом и стал энергично обмахиваться веером.
Завьер и подумать не мог, что у взрослой женщины могут быть такие гладкие руки и такие ласковые глаза, особенно у такой, как эта, которая пугала взрослых мужчин. Дез’ре откусила от луковицы большой кусок и стала его спокойно жевать. Завьер и торговец мармеладом поморщились. И Дез’ре бросила на Завьера такой взгляд, точно он был выброшенным на берег морским мусором.
— У меня есть все, что мне надо, мальчик. Тебя опередили.
Он развернулся, собравшись уйти. Его щеки пылали от смущения, мысленно он ругал себя. Ну что, полегчало? Или ты удивлен? Ему даже в голову не пришло, что у него ничего не выйдет. По крайней мере, пройти проверку. Ведь все это говорили. Он не верил тому, что все говорили. Но по крайней мере попробовать можно было?
Она крикнула вслед:
— А ты спроси меня еще раз.
Сердце бешено заколотилось.
— Что?
— Он еще и глухой, да? — И она подмигнула торговцу мармеладом, вовсю обмахивавшемуся веером.
Он не мог. Он и так дал ей все, что у него было. Но она ждала.
— Можно… мне сесть рядом с тобой?
— Ишь ты! Парень, да ты сам не понимаешь, о чем просишь!
«Ишь ты» — так говорили в старину. Этот возглас использовали, когда хотели похвалить, или поиздеваться, или прогнать, или проявить нежность, когда уговаривали малыша поесть или мужчину лечь в постель. Да она над ним насмехалась!
— Можно мне сесть рядом, радетельница?
Она хрумкала луковицей и смеялась ему в лицо.
Он снова развернулся от нее; ему захотелось писать и что-нибудь разбить.
— Значит, ты вот так легко сдаешься? И ты не хочешь похозяйничать у меня на кухне, у тебя для этого кишка тонка?
Она вдруг посерьезнела, даже разозлилась.
— Снова спроси меня, мальчик. И на сей раз подумай о том, какая я молодчина, а ты бегаешь вокруг меня да обнюхиваешь, как щенок, напоминая мне, как быстро бежит время. Спроси еще раз. И будь умницей!
А он не понял. Он молча уставился на темные веснушки на ее шее. В верхней части ее грудей виднелись тонкие морщинки, и он подумал, видел ли их еще кто-нибудь, кроме него.
— Я…
— Да?
— Я не понимаю, чего ты хочешь.
Она вздохнула с досадой, махнула на него рукой и выбросила огрызок луковицы в кусты.
— Сядь рядом со мной, мальчик, или не садись. Мне все равно.
— Да?
— Да.
Он, пошатываясь, зашагал прочь. Обернулся на ходу:
— Но вы же сами сказали…
Она пожала плечами:
— Я соврала. Ты первый щенок, который может сам набраться храбрости.
Ходили слухи, будто Дез’ре выбрала себе на островах архипелага шестнадцать аколитов-учеников первой степени — куда больше обычного. Пятеро были с Мертвых островов — пятеро! Это было неслыханно — даже неприкаянным предлагалась возможность быть учеником. Люди недовольно роптали.
Но они стали избранными. Ведь решения были продиктованы ей богами.
Аколиты год жили рядом с ведуньями, овладевая основными поварскими навыками, прежде чем начать работать на кухнях в разных местах архипелага. Потом еще четыре года они мыли посуду, скребли полы, обслуживали столики, ухаживали за животными, им доверялось готовить еду — сначала из залежалых, а затем и из свежих продуктов. И никто не сообщал посетителям, что им приносили воду и убирали со стола молоденькие помощники радетельницы, которым она устроила проверку. Да и ресторанные повара, у кого они были на побегушках, едва ли об этом догадывались.
Как утверждали ведуньи, унижение — важная часть обучения.
За все время обучения он встретил не больше семи своих соперников, а работал бок о бок с четырьмя. Из них он подружился только с Энтали, родившейся с тремя ягодицами, с ней его не раз назначали на одни и те же кухни. Он был всем доволен: юный, сильный, смирный. Буду хранить спокойствие, решил он, что бы ни вышло. В ресторане он всегда чувствовал себя на месте, лавируя между столиками, наблюдая за тем, как едоки отправляли в рот первый кусок или первую ложку, улыбаясь, видя, что они счастливы и чувствуют себя как дома.
Он не забыл Дез’ре — да и как он мог, если все вокруг только о ней и шептались, но старался не думать ни о радетельнице, ни о том будущем дне, когда она вклинится в их дуэт и прогонит большеглазую оборвашку, которая все это время трудилась наравне с ним. И однажды днем она пришла: без помпы, без предупреждения. Он оторвал взгляд от сковородки со шкварчавшим чесноком и заметил ее: она стояла, облокотившись о кухонную стойку, и наблюдала, а у нее за спиной замерли трясшаяся от страха Энтали и шеф-повар Моррис с льстивой улыбкой. Этот Моррис, когда Завьер впервые вошел в ресторан, насмешливо бросил: «Ты? Слишком тощий и тихий, чтобы стать радетелем, мальчик!»