Она слышала доносившееся с террасы шарканье ног и последовавший вскоре за этим выстрел. Потом все стихло.
«Ты жив, Бронсон? — в отчаянии вопрошала она. — Ты не позволишь, чтобы с тобой что-нибудь случилось теперь, когда мы в тебе так нуждаемся!» Ей казалось, что она может одним лишь усилием воли уберечь его от опасности, окружить таким плотным кольцом любви и надежды на будущее, которое не пробьет ни одна пуля.
Минуты тащились одна за другой. Наконец тишину прорвал рев мотора — какая-то машина въезжала наверх, к шале. Двое мужчин в темной одежде ворвались в дом.
— Интерпол, — сказал один из них, наводя автомат на Изабель. — Куда?
— На террасу, — ответила принцесса, молясь только, чтобы они оказались теми, за кого себя выдают. — Оноре вооружен.
Полицейские достали пистолеты и двинулись к выходу. Изабель ждала. Страх, как живая, дышащая масса, навалился ей на грудь. Она зажмурилась, напрягая все душевные силы, чтобы быть с ним, помогать ему, защищать его.
— Я люблю тебя, Бронсон, — прошептала она. — Никто не сможет любить тебя сильнее.
— Что с тобой, принцесса?
«О Боже, Боже, умоляю!..» Изабель открыла глаза. Его лицо было оцарапано и кровоточило. Все плечо тоже промокло от крови, а белая рубашка на груди превратилась в лохмотья.
— Ты ранен, — сказала она и заплакала. Один из полицейских, быстро развязав Изабель, вышел, чтобы вызвать неотложку.
— Да, — улыбнулся Бронсон, — но посмотрела бы ты на того типа. — Покачнувшись, он тяжело опустился на диван рядом с Изабель. Она не отрывала от него глаз, боясь спросить.
Бронсон ткнул пальцем в сторону выхода на террасу.
— Он мертв.
— Он убил мою маму. — Голос у Изабель перехватило. — И Джули тоже. — Она замялась. — А после родов он бы…
— Его больше нет, принцесса. Ты в безопасности. Ты всегда будешь в безопасности.
Изабель плакала навзрыд.
— Я бы хотела обнять тебя, но боюсь сделать тебе больно. — Она лишь помахала ладонями в воздухе. — Господи, да что же он с тобой сделал?!
— Ничего такого, что нельзя исправить. — Прекрасные зеленые глаза внимательно посмотрели ей в самую душу. — Правда, я представлял себе все это несколько иначе, принцесса, но уж и так довольно тянул. Я должен наконец признаться.
Сердце так стремительно заколотилось у нее в груди, что она боялась потерять сознание.
— Я люблю тебя, Изабель, и потому ты больше не свободна.
— Это что, предложение?
— Предупреждаю сразу: отрицательного ответа я не приму.
— Ты же знаешь, что я… — Тут началась новая схватка. Изабель так и не сумела закончить фразу.
— Принцесса! — Расширенными от ужаса глазами Бронсон смотрел, как она бледнеет, закусив губы. Через секунду он встрепенулся и завопил что есть мочи, зовя полицейских на помощь: — Что-то не так, черт возьми! Вы видите, как ей больно?! Позовите доктора.
— Помощь уже в пути, мистер Бронсон, — сказал полицейский, тот, что повыше. — Расслабьтесь. С вами все будет хорошо.
— Да плевать на меня! — заорал Дэниел. — Ей же больно.
— Дэнни… это не больно, — выдавила из себя Изабель.
— Не морочь мне голову! Я что, не вижу, как ты…
— Бронсон, — сказала принцесса, тронув его руку, — я рожаю.
Глава 21
Эдуард Кристофер Мэтью Бронсон родился четыре часа спустя в госпитале «Святого сердца». Роды произошли на три недели раньше положенного срока. Малыш весил семь фунтов и одну унцию[6]. Доктора сказали, что наследник престола абсолютно здоров, да и выглядел мальчик замечательно.
А его усталые и измученные мать и отец готовы были порхать от счастья. После родов Изабель сразу провалилась в глубокий спокойный сон, и только тогда докторам удалось наконец уговорить Дэниела заняться его собственными ранами.
Тело Оноре Малро подобрали у подножия горы Монт-Воллар. Сын его оказался порочнее, чем кто-либо мог предполагать. Его судили по нескольким статьям сразу — от контрабанды наркотиков до убийства. Селин Малро арестовали в ее апартаментах в Париже. Оказалось, что эта троица занималась настоящим семейным бизнесом: проживая в своем элегантном парижском pied-a-terre[7], Ceлин отвечала за отмывание денег. Но дети Джулианы были вовсе не с ней.
На самом деле девочек прятали в прежних комнатах Изабель, где за ними присматривала грубая суровая нянька, у которой теплоты и мягкости было не больше, чем в альпийских зимах.