Через пару недель всех вызвали для осмотра на фельдшерский пункт. Там на стене я увидел большой лист плаката. На нём пятисантиметровыми буквами было написано: «Не собирайте перезимовавшие под снегом колоски! Септическая ангина смертельно опасна!»
В классе свободнее. Нина Васильевна пересаживает нас на партах. Освободившиеся места занимаем молча. Стараемся не вспоминать, кто сидел на них раньше.
В деревне деловое весеннее оживление. Земля подсыхает, скоро пахота. Между избами запах убираемого навоза, перебираемых мешков, шкур, ремней и конского пота. Дребезжат перетаскиваемые плуги, бороны, телеги, неумолчно стучит кузница. Бабы между делом перекидываются словами о Пасхе: «Скоро Пасха». Что это за Пасха, которая так заботит их?
В субботу на последнем уроке Нина Васильевна как-то смущённо и неясно рассказывает об этом празднике. Непонятно, надо его праздновать или такого праздника нет. Слушаем молча, я – потому что чувствую, спрашивать ничего не надо, другие – потому что уже знают всё, что надо знать. Дома у них и так знают, что праздновать надо, потому что всегда же праздновали – как это весна может быть без Пасхи? Придя домой, я спрашиваю маму, почему Нина Васильевна говорила так непонятно. Уж мама-то знает всё. Она и объясняет, что очень-очень давно был замечательный человек, его звали Иисус Христос. Он был такой хороший, что его за это убили. Замучили. Как раз в субботний день. А наутро узнали, что он снова стал живым. Это называется – воскрес. Поэтому этот день с тех пор назвали Воскресеньем. Это было так давно, что все те люди давно уже умерли, и никто не может рассказать точно, как это произошло. И с тех пор Христа никто не видел. Поэтому одни люди считают, что его и не было никогда, а другие убеждены, что был и действительно воскрес после смерти. Здесь, в нашей деревне, все верят, что был и воскрес, так что жив и сейчас, и придёт время, когда его все увидят. Поэтому они празднуют день его воскресения. Они празднуют этот день как главный праздник года, готовят специальные кушанья, называемые пасхами и куличами, специально красят яйца, а утром все говорят при встрече: «Христос воскрес!» – и надо ответить: «Воистину воскрес!» Понятно, что ни в коем случае нельзя проявлять неверие в том, что всё это так и есть. «Но это в самом деле правда?» – «Никто не знает правду так, чтобы убедить всех. Поэтому каждый человек сам решает, как ему думать. Конечно, есть такие, которые заставляют всех думать по-своему». – «Кто это?» – «Да хотя бы те, что делают журнал «Безбожник». – «А как мы?» – «Мы будем праздновать и покрасим яйца луковой шелухой».
И праздник действительно состоялся: шелуха была с луковиц, купленных у соседей, а яйца принесла Чернушка. Её купили за две недели до Пасхи с расчётом съесть на Пасху. Но она за первую же неделю снесла нам пять чудесных крупных яиц. К тому же оказалось, что она такая общительная и дружественная, что сама мысль съесть её стала невыносимой – кто же съедает своего маленького друга и члена семьи? Когда я готовлю домашнее задание, она вспрыгивает со скамейки на стол и подходит посмотреть, что я делаю. Она не мешает своим любопытством – просто стоит рядом, у лица, и, слегка наклонив голову, следит за движением пишущей руки. На столе она никогда не оставляет следов, даже когда за обедом получает достающиеся ей крошки или деликатно склёвывает с губы, если на ней что-то зависло. Получив имя Чернушки, она приняла нас в свою куриную семью как равных. Ко всем своим достоинствам она каждые три дня, с одним днём передышки, производит нам замечательно чистенькие яйца. Так что на Пасху я смог выйти во двор во всеоружии и наравне с другими принимать участие в боях яйцами. Более того, я чуть не вышел в чемпионы ближних дворов, потому что Чернушкины яйца оказались особо прочными.
И вот уже май. Солнце заливает нашу долину, она сверкает водой и буйно ликует яркой зеленью. Уроки перенесли на вторую смену, и с утра у меня много свободного времени, брожу по шумной забоке, полной скворцов, синиц, галок и множества каких-то неизвестных мне птиц; под ногами снуют мыши, ящерицы; извиваясь, скользят ужи, и надо остерегаться гадюк и медянок; в кустах шебаршат зайцы. Наша привольная изба тоже наполнена светом, отражающимся от золотистых бревенчатых стен и широченных светлых половиц. Расхаживаю по ним и размахиваю руками в такт лермонтовского «Демона»: