Утром мы с сожалением разрушили уже начавший складываться домашний уют: здесь одеяло на полу – постель; тут котелок, сковородка, кружки над печуркой – кухня; здесь крючки, приделанные мной к стене, – вешалка. Жалко, но снова упаковываем всё в узлы и чемоданы. Обратная дорога кажется короткой, и вот мы уже снова у правления.
Судя по всему, уже в 1943 году хозяйственная деятельность в Платово настолько захирела, что женщина бригадир, управлявшая там, готова была стоять насмерть в правлении, чтобы доказать, что ей счетовод не нужен, а кормить счетовода с двумя детьми ей просто нечем. Поэтому она проявила смелость, и счетовод был отправлен назад не солоно хлебавши.
«Подождите, – сказали маме в правлении. – Вот Тася с молочной придёт, может, она согласится взять вас на постой». Мы сидели на вещичках в подводе, ожидая своей судьбы. Через несколько часов мама вышла из правления вместе с моложавой ещё колхозницей, которая назвалась Тасей. Она с интересом взглянула на нас, взмахнула уздечкой и повезла нас к себе на постой. Её изба приветливо стояла на взлобке в середине села, рядом с ручейком, стекавшим из уютной лощинки. Тут же весь ручеёк разбирался на арычки, бежавшие по всему селу. Внутри изба делилась дощатой переборкой на кухню с большой печкой и чистую избу с люлькой, подвешенной к потолку толстой пружиной. Люлька даже при малом усилии рукой начинала ход вверх-вниз и потому называлась зыбкой. Тётя Тася вытащила из неё младенца, накормила его из толстой груди с большим коричневым кружком вокруг соска и уложила дитё в зыбку, накрыв сверху марлевой накидкой. «Мухи дитё жрут, да и тараканы суются, – пояснила она. – Недоглядишь, беда. Вон у Филимонихи прошлый год дитё насовсем задохлось, недоглядели, нос и рот забило». Я содрогнулся, глянув на потолок – он шевелился большими золотисто-коричневыми коврами. Тараканы почему-то предпочитают тесное сообщество и жмутся друг к другу вплотную, перебираясь по спинам там, где свободного места нет. Пограничные особи суетятся, отбегая и возвращаясь в надежде забраться внутрь «ковра». Отчаявшись, взлетают и с лёгким шелестом пересекают избу туда-сюда. В остальном изба была чистой и приятной, разве что густой избяной дух встречал гостя в дверях тёплой, почти ощутимо плотной волной. Но можно довольно легко привыкнуть к этой натуральной смеси, происходящей от перепрокисшего молока, коровьих кож, овечьей шерсти и прелых портянок. В конце концов, берегут же хозяева жилья избяной дух, избегая держать окна и двери открытыми. С непривычки я выскочил подышать на улицу. Да и окрестности следовало рассмотреть. Меж тем мама что-то колдовала у печки, обмениваясь новостями с Тасей. Та делала свои домашние дела, перебегая между кухней, сенцами и крытым двором. За ней неотступно следовал, точно привязанный, сынишка лет трёх, сопливый и чумазый, и, не переставая, тянул одно и то же: «Мамка, дай ма-ас-лищка, мамка, дай ма-ас-лищка, ма-ам-ка…» Мы поужинали уже затемно, и это был замечательный ужин: тётя Тося поделилась с нами свежей пахтой, принесённой с фермы. С остатком платовской буханки это было бесподобно. Можно ли было замечать тараканов, метко пикирующих на стол, или беспрерывное нытьё: «Мамка, маслищка, мамка, маслищка»? Наша постель уместилась на кухне, где к пристенной скамье пристроили лавку, чтобы разместиться втроём. Как раз напротив моего лица оказался чуть подсвеченный лампадкой угрюмый образ какого-то старичищи на тёмной иконе. Лик по-живому шевелился от бегавших по нему тараканов и даже подмигнул мне, когда очередной камикадзе спикировал мне прямо в лоб. Я спрятался под одеялом и заснул.