Что разбудило утром? Солнце, прыснувшее в окно, или негромкий спокойный голос, сообщавший нехитрую историю:
История была бесконечной, потому что спешить было некуда: дитё накормлено, бабы ушли на работу, Павлушку увели к сватьям, городской мальчишка спит как урезанный. Так что бабуле оставалось петь, покачивая зыбку и смахивая тараканов с марли. Но вот городской зашевелился, съел пару холодных картофелин с перьями зелёного лука и пошёл из избы. До чего же сладким был свежий прохладноватый воздух! Осмотрелся. Из-за бокового венца избы торчала белобрысая голова. Голова подмигнула и сказала: «Меня кличуть Гришкой, а тебя как?» – «Вова. – «Вовка, значит, – утвердил новый приятель. – Идём бить хариуса». – «Как его бить?» – «Не знаешь? У тебя есть вилка?» – «Не знаю». – «Посмотри, а я пошёл за своей». И он исчез. Я порылся на кухне и взял одну из наших видавших виды алюминиевых вилок, лёгкую и слегка помятую. «Говно, конешно», – сказал Гриша с сочувствием, рассматривая мой инструмент. Его вилка была железная и тяжёлая – толстая ручка несла два слегка изогнутых острия длиною в указательный палец. Такую вилку я видел раньше только на картинке к сказкам Перро: гнусная физиономия людоеда заполняла всю страницу, а жирная рука держала такую же вилку, выбирая, в которого из спящих малышей воткнуть её. «Идём». Мы пошли вдоль ручья вверх, за крайние избы, и остановились у мостика. Он состоял из нескольких толстых досок. Гришка лёг животом на доски, слегка свесившись над водой. Я последовал его примеру. Доски были шершавые и приятно тёплые. «Надо лежать и ждать. Когда он пойдёт под тобой, бей сверху в спину». К этому времени я уже понял, что хариус – это рыбина и её надо насаживать на вилку живьём. Вода была совершенно прозрачной, и стебельки мелких водорослей болтались под нами в невидимых тугих струях. Солнце грело голую спину и затылок, но подувал лёгкий ветерок, и было не жарко. Немолчный гул Курчума едва слышался здесь, и в нём купалось птичье щебетанье и звон боталец от недалеко бродивших коров. В носу щекотало запахом сухой полыни и чабреца. Когда затекала рука с вилкой, можно было медленно переменить её, но так медленно, чтобы не спугнуть хариуса, невидимо ходившего где-то под нами. Между тем зеленоватое дно с белыми камнями стало как-то подниматься ко мне наверх, а птичье щебетание становилось всё сильнее, и я начинал скользить в нём по воздуху, хотя очевидно спускался на дно. Это чудесное движение было приятно, и я вздрогнул, когда его нарушил голос: «Искупаемся». Встряхнув голову, я встал на мостике и пошёл за Гришкой к излучине. Там течение нанесло под водою плавные намывы чистого песка. Ветки ивняка качались над ними. Плавать я не умел и до того сам не лазил в воду, но здесь было неглубоко, и соблазн был непреодолим. Мы стали сплавляться, на животах преодолевая мели. Прохладная вода струилась между лопатками и ласкала шею. Вылезли только, когда начали дрожать. Выкрутили штаны, повесили их на ивняке, а сами снова улеглись на мосту, теперь уже совсем дикарями. Вилки держали наготове, но вера в хариуса явно слабела, потому что Гришка начал громко и подробно рассказывать, как он жарил последнего пойманного хариуса. «Он жирный, – рассказывал бывалый рыбак, – можно жарить прямо так, на пустой сковородке. Он всё равно шкворчит и делается в корочке. Главное, не пережарить, а то подгорит, и корочка будет уже не хрусткая, а жёсткая. – Он сделал паузу. – Сегодня хариус что-то не идёт, будем бить другой раз». Мы надели ещё не просохшие штаны и заторопились домой. В конце концов, на этот раз можно перебиться и без хариуса.