- Значит, ты меня бросаешь? - выдавил из себя Миша, голос дрожал, парню не удалось этого скрыть. Хотел услышать в ответ «нет», оправдания, что это лишь временно, пока родители не уедут.
- Да, - зеленый сигнал светофора вновь сменился на красный, а вдалеке, в черном небе сверкнула первая яркая вспышка, - Ты сам видел, какую реакцию вызывают наши отношения, я не готов испытать на себе гнев отца, - ответил мальчик с разноцветными прядями в черных волосах, разметавшихся под порывом внезапно поднявшегося ветра.
- Глеб, ты просто трус, - губы Миши искривились в презрительной усмешке.
- Пусть так, но разве не ты учил меня самостоятельно принимать решения. Я его принял, смирись, - последние слова прозвучали особенно резко и грубо, полоснув ножом по натянутым нервам.
Мальчик быстро пересек улицу и скрылся в темноте двора. Пародия на выдох. Все тепло мигом улетучивается из тела вслед за тем, кто его дарил, вливая в каждую клеточку тела, заставляя жить им, заменяя своей необходимостью кислород. Не стало тепла, не стало такого нужного для жизнедеятельности газа. В глазах искры, остатки пожара, которым вспыхнул костер, согревающий душу еще совсем недолгое время назад. Кажется, теперь Миша понял, что такое попасть в Ад. Именно так, должно быть, мучается грешник, оказавшись на раскаленной сковородке. Лава вместо крови, огненное дыхание, кружащееся вокруг, заполняющее все пространство.
Несколько шагов до двери, щелчок ручки, дверца автомобиля распахивается, пальцы впиваются в холодный металл, только бы устоять на ногах. На нос капают первые теплые капли дождя. Выдох, вдох, дверца захлопывается, отрезая от падающей с неба влаги, укрывая, пряча от непогоды. Но Мише все равно, его буря разыгралась в душе, в сердце. Снова срабатывают приобретенные рефлексы, парень заводит машину и плавно отъезжает от обочины. Дворники работают как сумасшедшие, стряхивая с лобового стекла блестящие серебристые капли. Дождь льет, как из ведра, выбоины моментально заполняются водой, машину ведет, руки непроизвольно вцепляются в руль крепче, глаза и сознание следят за дорогой, чтобы не улететь в кювет и не врезаться в соседние автомобили. В ушах шум дождя, заглушающий все, в горле першит, во рту пересохло.
Вдох-выдох, вдох-выдох, газ-тормоз, газ-тормоз. Дворники мечутся еще быстрее. Небо сошло с ума, обрушивая настоящий водопад на землю, на людей, на здания. Все утопает в этой влаге, ее слишком много. Кажется, что она попадает в легкие, не дает дышать. Нечем. Дышать. Вместо воздуха только вода. Забивается везде. Еще два шага и козырек подъезда скрывает вымокшую до нитки фигуру парня от воды. Теперь можно сделать вдох. Но холодно. Опять этот холод, пустота. «Чем я заслужил эту вечную мерзлоту в душе?» В душе закипает ярость. Миша сжимает кулаки, быстро поднимается на свой этаж, распахивает дверь, едва успев вытащить ключи из замка.
- Доволен! – кричит он, ураганом проносясь по комнате.
Обувь оставляет мокрые следы, с одежды, с волос течет вода, кажется, что и в квартире идет дождь. Родители, внимательно смотрящие до этого вопля в экран телевизора, поднимают головы и непонимающе смотрят на разъяренного молодого человека. Где их сын? И что это за существо с черными провалами глаз?
- Можешь, радоваться! – крик не приглушенный ни чем, плевать, что услышат соседи, - Он меня бросил! Бросил! Доволен?!
Мужчина медленно встает, несколько осторожных шагов и лицо парня опаляет пощечина. Голова дергается, но мозги, кажется, становятся на то место, на котором должны быть.
- Успокойся, Миш, - тихо.
На руке сжимается стальной захват. Мать подходит сзади, осторожно снимает мокрую одежду.
- Пойдем, - шепчет Наталья и уводит сына в комнату, грозный взгляд в сторону мужа, чтобы не смел, идти за ними.
Комната. Постель, пропахшая им. Парень брыкается и не дает себя уложить. Мать быстро понимает, в чем дело, сметает постель, стелет покрывало, вновь укладывает. Где-то раздается деликатный стук в дверь, но Наталья запрещает мужу входить. Не сегодня, не сейчас.
- Миш, он еще маленький, твой мальчик, он испугался, - шепчет женщина, перебирая короткие мокрые пряди волос.
- Глеб, его зовут Глеб, - парень рычит, хочет избавиться от надоедливой ласки, но нет сил пошевелиться.
- Глеб, - покорно поправляется, - дай ему время.
- Мам, он добился того, что я обратил на него внимания, он добился моей любви, он подарил мне свое тепло, он меня отогрел. Он не мог настолько испугаться, чтобы перечеркнуть все, что было.
Руки взметаются вверх, обхватывают голову, рвут волосы, зажимают уши, чтобы не слышать слова матери. В горле комок, на душе стужа, там кружат белые мухи, вьюга усиливается, погружая сознание в сон. Заморозка. Остановка времени. Потеря связи с реальностью. Ее больше нет. Вокруг только снега и льды Антарктиды. Теперь это – его реальность. На всю жизнь, навсегда. Освободившееся от тепла Глеба места занимает боль. Готов был, сказать люблю. Может, если бы Глеб услышал эти слова, то все было бы по-другому. Может. А может, и нет. Но все равно в сердце поселилась любовь. Сильная. Безнадежная. Всепоглощающая.
- Мам, хочу спать, - язык заплетается, липнет к небу.
- Спи, я посижу, - как в детстве, она всегда рядом, когда нужна, она мама, нет Мама.
Саша, есть еще Саша, он может помочь, может убедить. Может…
Глава 11.
Темно. Темно так, что режет глаза. Шаг на ощупь, под рукой шероховатая поверхность стены. Еще несколько шагов вперед. Саша, наконец, нащупывает в темноте ручку двери комнаты Глеба. В помещение так же темно, как в коридоре. Даже огромные окна пропускают сквозь себя только ночную темноту. По ненормально большой, гладкой поверхности неровными, искривленными прозрачными дорожками бегут дождевые капли. Ветер воет, грозит, ругается, рвет воздух на множество небольших полотен.
Саша подходит к кровати брата, ему не послышалось. Брат рыдает, громко, взахлеб, давясь слезами и рваными вздохами, что удается сделать сквозь плотный кокон из одеяла.
- Глеб, - молодой человек перетягивает завернутую мумию к себе ближе.
Ответа нет. Саша забирается с ногами на постель, скидывая тапки на ковер.
- Глеб, ты чего? – голос вздрагивает, сердце ускоренно стучит от беспокойства, - Мишка, козел, да?
Завывания из-под одеяла громче, тело трясется в каких-то нездоровых судорогах.
- Глеб!
Саша распутывает кокон, с трудом отдирая намокшую ткань, выдирая ее из цепких, скрюченных пальцев. Наконец, показывается черноволосая макушка, волосы мокрые, будто малой был в душе. За растрепанной головой миру является зареванная мордашка. Глаза, опухшие и красные, нос, как у алкоголика со стажем или у Деда Мороза, что, в общем-то, одно и то же, губы истерзаны, искусаны до крови.
- Красавец, - тянет Саша, притягивая брата к себе.
- Са-а-а-аш-а-а-а, - ревет младший брат и прячет лицо на груди брата, утыкаясь в теплую кожу, смачивая ее слезами.
Саша не знает, что делать. Как успокоить эту истерику, которая длится уже видимо не один час. Что сказать? Как успокоить? Какие слова подобрать, чтобы не сделать еще хуже? Что друг мог сделать, что Глеб ревет половину ночи? Саша подтягивает одеяло и снова закутывает вздрагивающее тело, по плечи, чтобы укрыть от холода. Руки сами по себе перемещаются на лицо, утирают слезы, вытаскивают нижнюю губу из плена зубов, поднимают за подбородок. Саша легонько дует брату в лицо. Синие глаза на миг скрываются за шторками век, чтобы потом посмотреть на мир осмысленно. Глеб вернулся в этот мир, оставляя свой кошмар без внимания. Шмыгает носом, усаживается удобнее, теснее прижимаясь к старшему брату, трет глаза кулачками, как маленький карапуз.