Доброе лицо Мозга окаменело от нежданной обиды.
– Прости, – сказал ему Пес. – Я не хотел ничего такого.
– Мне хватает ума, чтобы промолчать, когда это необходимо. А Болвану не хватило.
Одним из первых воспоминаний Пса было, как Мозг допрашивал его после того, как Бюро послало к ним очередного агента для проверки детей. «Расскажи, что у вас произошло, – требовал четырехлетний Мозг. – Что он спрашивал, что ты ответил. Очень важно, чтобы ты рассказал мне в точности все, что ты помнишь». Даже тогда Мозг уже разговаривал, как взрослый. И с тех пор каждый год повторялось то же самое: Мозг желал знать, о чем их спрашивали и что они отвечали. Это позволяло ему смешаться с детьми, так чтобы его не могли вычислить.
И это тоже было несправедливо. Мозг был особенным, но скрывал это.
– По крайней мере, теперь он попадет куда-нибудь в другое место, – сказал Пес.
– Опасайся своих желаний, – ответил Мозг. – Откуда нам знать, может быть, они убивают всех особенных. Бросают их в газовые камеры. Всеми их действиями движет страх.
Пес вспомнил, как вскочил на ноги после того, как человек из Бюро сказал ему убираться к черту. Его грубость была для Пса словно удар хлыстом. Но когда он вскочил, Шеклтон словно застыл в своем кресле. Агент испугался его, пускай всего лишь на секунду. И Пес почуял его страх. Это вывело его из себя.
«Меня вовсе не нужно бояться!» – хотел он крикнуть агенту.
Но вместе с тем ощущение ему понравилось. Где-то в глубине души он наслаждался им. Он почувствовал себя сильным! Мальчику, никогда не обладавшему никакой властью, дали попробовать, что это такое.
«Хотите, чтобы я заставил вас бояться, сэр? Решите ли вы, что я особенный, если я покажу вам, что такое страх?»
– Хорошо бы просто куда-нибудь убраться отсюда, – сказал Пес. – Я хотел бы быть взрослым, чтобы можно было делать все, что хочешь. Зарабатывать на жизнь. Смотреть по вечерам телевизор. Ложиться спать, когда мне захочется.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спросил его Мозг.
– Я бы хотел, чтобы у меня была собственная ферма, как у Папы Элбода. Чтобы я мог выращивать свой урожай, жить своим трудом.
Пес планировал работать у Папы Элбода до тех пор, пока не сможет купить себе участок и продавать часть урожая. После этого он станет расширять свои владения, пока в конце концов не обзаведется собственным полноценным хозяйством.
Уолли с шумом всосал кашу с ложки.
– Ха-чу быть шир-риф!
Мэри ничего не сказала. Она сидела, уставившись в пустое пространство, где большую часть времени пребывали ее мысли.
– А ты, Мэри? – спросил ее Пес. – Кем ты хочешь быть? Ты можешь стать кем хочешь, делать что хочешь.
– Красавицей, – ответила Мэри.
– Я бы хотел стать доктором, – сказал Мозг. – Но этого никогда не случится. Знаешь, почему нам четыре дня в неделю преподают агрономию? Чтобы мы до конца наших жизней могли работать на фермах в качестве дешевой рабочей силы. Ничего другого нам никогда не позволят. Мы люди без прав, люди без будущего. Нас посадят в резервации, как сделали с индейцами крик, которые раньше жили в этих краях. И там будет в точности то же самое, что и в Доме.
Уолли скривил лицо в плаксивой гримасе:
– Нельзя шир-риф?
– Ну почему же. Они наверняка с радостью позволят нам самим надзирать за собой. Как в Освенциме.
Физиономия Уолли надулась довольной улыбкой, словно воздушный шар:
– Буду шир-риф!
Размазывая кашу по тарелке, Пес размышлял о мрачном пророчестве Мозга. Ему не хотелось в него верить, хотя он всегда знал, что именно так и будет. Единственный выход заключался в том, чтобы быть особенным. Но он не был особенным. Так сказал человек из Бюро: что он не особенный и никогда им не будет.
Мозг смотрел, как его друг поглощает свой завтрак. Ему бы очень хотелось, чтобы Пес понял его – но Мозг жил в своем одиноком мире, где его никто по-настоящему не понимал.
Пес не увидит правды до тех пор, пока система не сокрушит его. Не обтешет, не сотрет в нем все человеческое, оставив лишь чудовище. Монстра, которому нечего терять.
Что касается самого Мозга, он понял все в первые минуты своей жизни.
Четко, как на фотоснимке, он помнил ужас рождения. Первым, что он услышал, были вопли его матери. Мир ворвался в его сознание яркими бредовыми красками. Смятение, ужас, восхищение.
Стремительно бледнеющее мужское лицо. Широко раскрытые водянистые глаза. Мир поплыл вбок – доктор повернул его, чтобы показать матери, лежащей на больничной койке. Он уставился на нее мутными щелками глаз. Снова вопли, потом она сказала что-то, чего он не понял. Его пронизало чувство любви. Он потянулся к матери маленькими ручонками, чтобы ее утешить. Но в этот момент мир снова перевернулся, и она пропала навсегда.