— Что? — вопросительно посмотрел на меня Густи.
— Что на свете есть не только порченые консервы, но и порченые консервные банки.
Смерть на войне — транзитная гостья. Придет, побудет некоторое время, потом отправится дальше.
Чуть позже нарушилась наша телефонная связь. Густи отправился проверить линию, но едва прополз несколько метров, как был убит метким снайпером. Его окоченевшее тело мне удалось перетащить в укрытие только вечером. Позже, когда связь была налажена, я доложил своему командиру о Густи. На той стороне провода в двух-трех словах выразили сожаление и тут же передали приказ: не оставлять наблюдательный пункт, смена придет на рассвете.
После смены мной овладела апатия. Меня ничто не интересовало. Мысли вертелись вокруг Густи. Где-то бурлит жизнь, здесь грохочет война, а мне все безразлично.
В таком настроении я даже не обратил внимания на то, что немного побаливает горло. Раз не очень сильно беспокоит, к врачу не пойду. Нет сил смотреть на раненых. Но в среду горло опухло. То же самое с ногой. Странно, почему опухла нога? Гвоздь в башмаке? Нет, ничего похожего. Горло болит все сильнее, а мне идти дежурить. На другой день еле стою на ногах. Придется доложить, что заболел. Боль в суставах дает о себе знать. Не могу идти. Меня кладут на носилки и несут к врачу. При малейшем толчке боль пронизывает все тело. Товарищи идут медленно, осторожно, чтоб не трясти носилки. Наконец я у врача.
— Доброволец, как же вы могли такое допустить? Это больше, чем легкомыслие. У вас сильная ангина, но это не самое страшное. Вы запустили ее и теперь получили осложнение на суставы.
— Да это всего на пару дней, — высказываю я свое предположение.
— Пару дней? — он усмехнулся.
Я пережил адские муки, пока меня доставляли в тыл. Немецкий врач, который осматривал меня, обратил гораздо меньше внимания на мои недуги.
— Ну, для этого война окончилась, — махнул он рукой, и меня понесли дальше.
Санитарный поезд мчался в ночи к Будапешту. Наверное, поэтому и лекарство не казалось мне таким горьким. Очнулся я в бане Лукач. Вокруг меня — врачи. Закрыв глаза, я ждал их решения.
Лекарство, горячий чай. Медсестра уговаривает проглотить, выпить. Лежу, закутанный в простыню и несколько одеял. Пот льется градом. Нечем дышать, потому что и голова закрыта простыней. Сколько прошло времени — не знаю. Потом вижу себя на свежей постели. Боль как будто утихла. Засыпаю. Через несколько дней я уже пытаюсь ходить без посторонней помощи.
— Вы родились под счастливой звездой, — говорит на обходе врач. — За выздоровление благодарите свой сильный организм.
Не прошло и двух недель, как я стоял перед комиссией.
— Здоров, отпуск на две недели — и назад на фронт.
Весна 1918 года, военная весна. Как и до войны, в Марошвашархее распускаются почки на деревьях, но на главной улице почти нет молодежи, во многих магазинах опущены жалюзи, на них — сообщения о смерти владельца. Незаметно пролетели две недели дома. Материнская любовь и забота помогли мне окрепнуть.
Из соснового бора Мароша я попал снова на Монте-Граппа. Теперь наша батарея стояла возле Пьяве. Круто поднимались скалистые берега реки. Левый берег в наших руках. Едва успел привыкнуть, осмотреться, как начались летние наступления. Зачем? Бой у Пьяве окончился неудачно, мы понесли большие потери и больше не предпринимали таких попыток. Передовая линия словно застыла. Иногда одно наступление, и лето проходит. Мы надеемся, мечтаем о том, что, может быть, сбудется чье-то давнее пророчество: пока опадут листья, кончится эта война. За время летних наступлений израсходовано большое количество снарядов, меньше стало и орудий. Но все это меня не интересует. Командование посылает меня в офицерскую школу в Темешвар, и я с радостью ухватываюсь за это предложение.
Поезд петляет среди гор. Всюду на станциях, где мы проезжаем, стоят заплаканные женщины, дети. Потом Вена. Беспокойство, нервная обстановка. Плохо с продуктами. Даже за хорошие деньги трудно раздобыть еду. На улицах темнота, грязь. Скорее бы добраться! Наконец прибываем в Будапешт. Но оказалось, что из пекла попали в ад. Перед открытыми магазинами выстроились длинные очереди. На закрытых жалюзи надписи в траурной рамке.
Я хотел что-нибудь привезти домой, встал в одну очередь. Прошли те времена, когда мне, будущему офицеру, солдаты уступали место. В толпе народ открыто обсуждает, что король хотел заключить сепаратный мир, но ничего не вышло. Война проиграна.
Только на следующее утро поезд отправится в Темешвар. А пока стою в очереди у Королевского театра. Хотелось послушать Эрнеста Кираи (то есть Королевского). Удивительно, говорю я себе. Три короля! Королевская улица, Королевский театр и Эрнест Кираи.