Прошло немало лет с тех пор, как я не сижу. Но где бы я ни был: дома или в отъезде — мне до сих пор нужно место, где я мог бы "бить пролетку", "тусануться". Голова наклонена вправо, руки за спиной в силу привычки случайно не задеть кого-то по роже, проходя между тесными рядами "шконок". Как пел Высоцкий: "…Руки за спину, как по бульвару…" Да не на бульваре приобретается эта повадка, а в экстремальных условиях — в заключении. Она уже вошла в гены. И жена моя Ирина Вологодская рассказывает, что наш с ней сын Алексей родился, держа голову набок… Хорошо, что руки не за спиной. Но я еще расскажу о сыне. А пока — по теме.
Еще одна немаловажная составляющая изоляции: В Бутырском СИЗО существуют десятки способов эпистолярного общения и плюс "тюремный телеграф". В следственной тюрьме тебе могут "помочь" сами же менты с единственной целью: обернуть твое желание облегчить свою участь — в собственную противоположность. И в следственных тюрьмах негласно поощряется оставление всяческих записок.
…В нашем уголовном деле один том состоял из цидулек, написанных мной или адресованных мне. Бывает, что спрячешь таковую в общем туалете под раковину куда-нибудь или в трещинку штукатурки закатаешь. Перекликаешься с подельником через тюремную решетку: возьми, дескать, там-то и там-то. И если служащие не найдут, то бывало и так, что твой подельник сам несет "почту" к следователю: "Посмотрите, гражданин следователь, как он пытается оказывать на меня давление!" Зачем? Об этом особом мотиве — потом.
А потому: попался — молчи.
Если невмоготу и если ты не навредишь никому, то лучше признаться на суде. Более того, суд облегчит тебе меру наказания, учитывая твое даже незначительное признание именно ему, суду, а не следствию. Зная это, на следствии я держался правила говорить только за самого себя: не знал, не слышал, не предполагал.
Я вообще мало говорил на судах, если не считать второго, где мной была разыграна настоящая трагикомедия. Суд — это тоже театр. С той разницей, что в театре вам нервы щекочут, а в суде их выматывают. Но всему свое время. А я два месяца просидел в ДПЗ. Информации от меня — ноль. Надо переводить такого в тюремный СИЗО.
Я ушел в Бутырку. В так называемый спецкорпус — двухэтажное сооружение в центре тюремного двора. Туда сажают особо опасных преступников по особо тяжким статьям, и он является логическим продолжением того же ДПЗ с Петровки, 38.
Глава пятая. Бутырская цивилизация
Толстые мрачные стены, длинный коридор, выложенные кафелем. Так называемый "вокзал" с маленькими боксами, куда ты сразу попадаешь.
Чистота — аж скулы сводит. У меня в Конотопе не было кафеля и такой чистоты. Были глиняный пол, керосинка, протекающая просевшая крыша. И этот кафель — кусок мертвой декорированной глины в детстве казался мне драгоценным, неотъемлемым аксессуаром иной жизни. Сытой и обеспеченной. Он казался мне в детстве едва ли не иконой иного бытия…
Тебя стригут, вещи отсылают на "прожарку". Одеваешься и — в камеру, где тебе сидеть невесть сколько. Машина работает — следствие идет. Но и срок тоже.
Что же такое тюрьма в общих чертах? Каков ее собирательный образ, как говорят люди искусства?
Оплот системы исправления наказаний — тюрьма. Это большой хищный организм. Иным он не может быть по определению. Однако эта формулировка не исключает возможности обитания в тюрьмах весьма незаурядных и неординарных личностей, о многих из которых я еще расскажу.
Но что же представляет собой она, тюрьма, как человеческое стойбище и жилище? То ли угличская, то ли харьковская, то ли киевская "У Лукьяна", то ли свердловская… Все они живут по одним неписаным законам и понятиям архипелага Гулаг, но все — со своим лицом. То есть они — двойняшки, тройняшки, но не близнецы. И все централы построены в эпоху нашей великой просветительницы Екатерины номер два, подруги Вольтера и Дидро. И до сих пор эти сооружения подавляют заключенного мрачной мощью крепостных стен и своей холодной грандиозностью. Попадая туда, маленький человек быстро понимает, что это не сон и что выхода отсюда нет — это конец жизни. Государственная машина его раздавила.
Он попадает в камеру три на четыре или два на два метра. Сводчатые потолки словно пропитаны миазмами загубленных минувшими столетиями жизней. Никаких плоских потолков — арки, арки и арки… Попробуй-ка, повесься! В камере на четверых можно встать на ноги и пройти только одному — четверо одновременно не поместятся. Окно. На окне — пресловутая решетка, за ней козырек из стальных, косо сложенных вертикально пластин. Это "баян". Как ни смотри на эти оконно-баянные меха — ничего не увидишь, кроме "кусочка неба синего и звездочки вдали".