Для ясности и правильного понимания дальнейшего хода моего повествования, скажу о том, что в городе почти не было коммунистов. И у меня в детстве было о них такое представление: коммунист — это хороший дом с "железной" крышей. Очевидно, потому, что на наших улицах были так называемые уличные комитеты — уличкомы, а ответственного за их работу человека, назначенного управой, тоже называли Уличкомом. У него, коммуниста, был добротный дом под железом. Этот человек, как бы, надзирал за порядком на улице, следил за внешним видом дворов, за тем, чтобы все вовремя исправно платили государству за свет, за радио. А с приходом демократа Хрущева — и налог за каждую гуску, за свинку, за каждое фруктовое деревце. Уличком ходил по дворам должников вместе с участковым Кислицей или с финагентом, или с электромонтером, олицетворял собой советскую власть, коммунистов. По его прямому указанию монтер часто отрубал у нас в хате свет: отрежет на столбе провода по самую репицу, а провода смотает в круг и бросит во двор.
И вот делают они очередной обход улицы, а во всех наших бедных хатах паника и мама смотрит в окно.
— Коля, бачишь коммуниста?
— Бачу, мамо
— Колы пидростэш — спалы його хату!
Может быть, и скорее всего, она так мечтательно шутила. Но я воспринимал это, как материнский наказ, а ближе и дороже мамы у меня никого не было. Теперь я понимаю, что мещанам Конотопа — и маме в том числе — по большей части было все равно: фашисты ли, коммунисты ли, демократы ли, как теперь, у власти…Все они приходят на готовенькое.[3] Была бы шея — хомут найдется. Был бы сук — петлю приладим.
Так и пилили товарищи коммунисты под собою сук.
Ведь известно: сытый голодного не разумеет. И наоборот.
Кислица — это фамилия участкового, который был грозой всего Конотопа. Естественно, участковый — коммунист. У него тоже был шикарный дом под металлической кровлей. А у большинства народа — камышит да солома, рубероид или тес. Крыша терпит пять — десять лет — и меняй. Многие из них война порушила, а восстановить не на что — латка на латке. И по крыше можно было судить об уровне благосостояния домовладельца без боязни ошибиться.
Сам Кислица был дерзок, хамоват, спесив оттого, наверное, что мнил себя местным богом, думая, однако, что на безбожье сам богом станешь, что свято место пусто не бывает. А еще и по причине полной вседозволенности и безнаказанности. Он ловил подвыпивших после смены рабочих, ходил изымать самогонные аппараты и штрафовал! Штрафовал нищету безжалостно. При царе он был бы городовым или околоточным. Прихвостень, одним словом.
Это был второй коммунист в хромовых сапогах, после уличкома, с которым жизнь столкнула меня, мальца. И столкнула на подножке трамвая.
Теперь эта улица называется улицей Свободы.
Тогда она была улицей Ленина.
И по этой улице Ленина пустили к Первому Мая первый в городе трамвай. Событие для Конотопа эпохальное. Такого чудища, как трамвай обыватель Конотопа не видывал. Это событие было похоже, может быть, на пуск первой линии метрополитена в Москве, когда собирается неисчислимая толпа, произносятся речи и на глазах обнадеженных ощутимостью светлого будущего людей сверкают слезы гордости и умиления: знай, де, наших! Все с цветами, все нарядные. Аккордеон играет. А уж детям-то как весело и у кого-то в кулачке медный алтын на проезд!
Все же пять лет строили трамвайную линию и вот оно — чудо о колесах!
Мне шесть лет.
Я в пальтишке с чужого плеча, перелицованном из солдатской шинели. Оно мне на вырост, до самых пят. Мне тоже весело, да алтына нет на билет. И я выждал свой час, который едва не стал для меня смертным.
У недалекого от нашей хаты железнодорожного переезда, где по вечерам после танцев вершились большие драки, трамвайный путь делал крутой поворот почти под прямым углом. И соответственно вагоновожатый снижал скорость по соображениям безопасности. И те, кто помнит эти трамваи, помнит и то, какими были в них дверцы. Они были вполовину человеческого роста и свободно отодвигались вдоль вагона. Можно было вскочить и спрыгнуть на малом ходу. Можно было ехать "на колбасе", прицепившись к вагону сзади, можно было прокатиться на подножке, держась за дверцу или легко отодвинуть ее и проскочить в тамбур.
И я на этом повороте вскочил на подножку, открыл дверцу и всунулся внутрь. Но тут же получил удар в лицо ментовским кованым сапогом капитана Кислицы, который устроил засаду на таких, как я, безбилетных.
3
Вот показательная история одного, лучшего из конотопских зданий, которому за двести лет. Серо-зеленого камня дом в готическом исполнении. Администрации каких только властей не пережил он со времен сургучных печатей и до времен штемпельной краски! Вокруг него разбит городской парк бывший имени Кирова (Кострикова) и брусчатая площадь, по которой приятно, наверное, маршировать военным. И все властолюбцы выбирали для штаб-квартиры именно этот исторический дом. Теперь в нем — мэрия, при царе была — жандармерия, при советах — горисполком, при немцах — гестапо: комм, комм. Нынче все чиновники выстроили себе личные замки. Нет чтобы построить себе новое здание — отдай чужое и готовенькое! Говорят, что теперь его выкрасили в белый цвет, под Белый Дом закосили. Наш брат мошенник — чистое дитя в сравнении с ними. Мы-то сполна платим. Я лично хлебнул каторги. Они мошенничают под сенью законов. Вот кто настоящие воры при законе.
Так меняются декорации и актеры, а суть вселенского театра — не меняется. Тут вспомнишь и Пушкина, и Шекспира — гениальных лирических философов.(Автор)