Классика, господа лавочники. Зачем тебе, Изя, сорок пар обуви одного размера, которые стоят упакованными в платяном шкафу? Может быть, ты сороконожка? Нет? А на кой тебе, Додик, пятнадцать костюмов? Моль подкармливаешь, как бывший юннат и тимуровец? Это излишнее проявление гуманизма, это гуманистическая истерика, Давид. А настоящий гуманизм в советской кутузке. Там тебя бесплатно побреют и костюмчик принесут. Ах, не хочешь в тюрьму? Вычеркиваем. А денег-то! По всем карманам и пистончикам брюк напихано! Да во всех костюмах! Не успеваешь вынимать? Сара не успевает их утюжком гладить? Нет, мы тебя не вычеркиваем. Посмотрите, товарищи, как неуважительно относится к денежным знакам страны этот боец торгового фронта! Посмотрите, граждане судьи, какие они пожульканные и помятые, наши советские рубли, трояки, пятерки, червонцы и двадцатьпятки! Их не то что утюгом, их дорожным катком не разгладить! Какое неуважение к нетрудовому рублю, господа жиды! Какое босяцкое отношение к Государственному Казначейскому Билету! Это же экономическая диверсия — не ниже!
В таком, примерно, контексте успешно шли наши "разгонные" будни. Когда мы прошлись по киевским жидам, то стали выезжать в азербайджанский город Салани на самой границе с Ираном, где все уважающие себя эфенди[39] занимались контрабандой хны. А еще — торговали анашой. Золотое дно, кто понимает. Изымали мы у них, обкуренных и обдолбанных, золото.
Мы забирали его у ювелиров Грузии, мы вытрясали его из трикотажных подпольных цеховиков Каунаса и Вильнюса, Риги и Таллина.
За два года работы наша реанимационно-экспроприационная бригада достигла высочайших производственных показателей. Бомбили всех по-черному. За бабушку, за дедушку, за папу, за маму. Приходишь в аэропорт, бывает, а билетов нет на полмесяца вперед. Предъявляешь удостоверение: задержать такой-то рейс. Мы — оперативная группа МВД СССР в таком-то количестве. И чтоб молчать! И чтоб ни одна душа! Борт задерживали беспрекословно. Снимали пассажиров с рейса, а нам находились места, и мы летели "бомбить".
Это уже был размах.
Все шло, как по маслу, но меня тревожил гласный административный надзор.
Ментам стало известно, что я уволился с прежней работы и что три месяца не появляюсь по месту прописки в общежитии, где лежит для меня повестка в милицию. А в общежитии меня, как оказалось, автоматически выписали. Это реально грозило мне возвратом на зону. Я туда к ним явился, чтобы сообщить, что живу у невесты, что жениться собрался.
— Женись, — говорят. — Вот если женишься, пропишешься тогда надзор снимем. Ты инженер, характеризуешься на производстве положительно. Женись.
Что делать?
Но для себя решил, что из общежития, где был прописан, срочно нужно линять. А значит жениться на красивой, разумной дивчине, которая бы меня понимала правильно.
Едем как-то электричкой к Томулису в Тарасовку: Яшка Богатырев, Джоуль, я. Лето, светло, ярко, маршрут знакомый. И едет в этом вагоне среди всех прочих красивая, слегка жеманная девушка лет эдак восемнадцати. Не просто красивая — красавица.
Я подошел:
— Здравствуйте! Куда путь держите? Никак в Тарасовку?
— Да, — отвечает, — в Тарасовку!
И я набиваюсь ей в провожатые.
Зовут ее Лилей. Мы друг другу нравимся. На другой день она с нашей компанией идет в ресторан, танцуем, веселимся. И через три дня идем в ЗАГС.
Родители невесты знали обо мне, что работаю инженером и сидел за взятку. Ее отец — еще молодой майор в отставке, связанной с сокращением армии пятьдесят шестого года, работал ревизором на железной дороге. Фамилия — Швец. А мама работала фельдшером. Жили семьей: он, жена, две дочери в хорошем особняке. Лиля готовилась поступать в Киевский Державный Университет имени Шевченко на филфак. Приняли меня в дом, прописали. Все по-людски, я хорошо живу в этой семье. В саду птицы поют, сентябрь, яблоки падают и стучат, в окно свисают спелые вишни. Любовь у меня какая, чи шо?..
Сейчас, когда мне под шестьдесят, я считаю: надо было жить, создавать семью! Лиля была великолепным существом. Мне было двадцать шесть, ей восемнадцать. Я ведь и в заочном институте восстановился через Киевский филиал. Работать бы инженером по пуско-наладке, бросить эту игру в Рокамболя. Никто меня не просил много работать, никто у меня не просил денег — живи, парень.